Мария Липман: Непрошедшее время

Репрессивный разворот последних месяцев: допросы, обыски, аресты, законодательное закрепление практик полицейского государства, жестокий абсурд суда над Рussy Riot и предстоящие процессы осенью – все это вызывает чувство ярости и тоски, памятное со времени преследования диссидентов. Нередко звучащее сравнение со сталинскими временами тут не подходит. Тогда на открытых процессах обвиняемые повторяли дикие вымыслы, сочиненные обвинением, и вместе с прокурорами клялись в преданности коммунистическим идеалам и лично товарищу Сталину. Роль адвокатов – разумеется, назначенных государством – была ничтожна. Демонстрация человеческого достоинства и независимости исключалась абсолютно. Тех, кто был наделен немыслимой силой духа и даже под пытками отказывался подписать признание, уничтожали тихо, не выводя на открытый процесс. Обвиняемый мог предстать перед согражданами только полностью сломленным.

Программа десталинизации сегодня задвинута с глаз подальше, а то и вовсе похерена вместе с прочими благими пожеланиями, заявленными промежуточным президентом. Но все-таки для памяти о сталинских преступлениях сделано немало – осуществлены обширные архивные разыскания и публикации, научные и массовые, выпущены книги, фильмы, радио- и телепередачи. Сегодня более 60% наших соотечественников считают, что массовым репрессиям нет оправдания. Однако на этом месте – на осуждении массовых репрессий – общественное осмысление сталинизма, в общем, заканчивается. За пределами общественной рефлексии остается суть режима: безусловное доминирование всевластного государства над бессильными и разобщенными гражданами, представление о том, что лишь власть сверху вправе определять единственно верный путь для страны, а сомнение в ее правоте преступно.

Раздвоенная нация

В последние десятилетия существования СССР режим отказался от террора и массовых репрессий. В послесталинские времена на процессах над инакомыслящими появились независимые адвокаты, кому-то из друзей и сочувствующих удавалось проникнуть в зал заседаний и даже записать происходящее; подсудимые не признавали вины и утверждали свое право думать иначе. Обвинительный приговор был всегда и безусловно определен заранее, тупая репрессивная машина не слушала аргументов и давила катком. «Объясните суду, почему вы в перерывах между работами не трудились? – Я работал, я писал стихи. – Но это не мешало вам трудиться. – А я трудился. Я писал стихи... – Лучше объясните, как расценить ваше участие в нашем великом поступательном движении к коммунизму?» (Процесс над Иосифом Бродским, весна 1964 г., пять лет ссылки за «тунеядство».) «[Обвиняемые] грубо нарушили общественный порядок и нормальную работу транспорта» – это из обвинительного заключения по делу о демонстрации 1968 г. на Красной площади против вторжения в Чехословакию. Один за другим обвиняемые свидетельствуют: за несколько минут демонстрации по Красной площади не проехала ни одна машина. Там вообще не ходит транспорт, но приговор дословно повторяет: «грубо нарушили общественный порядок и нормальную работу транспорта».

В отличие от сталинской диктатуры практики советского полицейского государства 60–80-х практически не являются предметом публичного обсуждения, про осуждение и говорить нечего. В сегодняшней России брежневский период стал объектом ностальгии, но при этом отсутствует дискурс о том, каким образом режим утратил легитимность и что стало причиной краха СССР.

На суде Мария Алехина рассказала, что один из приходивших к ней в сизо «для беседы» правоохранителей обвинял Рussy Riot в том, что они – наследники диссидентов. Это «обвинение» звучит из уст представителя государства, 21 год назад отказавшегося от советского полицейского режима, с которым как раз и сражались диссиденты. Если тот режим пал, если Россия отринула его идеологию и экономическое устройство, его «базис» и «надстройку», то, получается, диссиденты – победители и герои? Вот и проспект назван именем Сахарова. Или они все-таки враги, а тот, рухнувший, режим был правильный, лучше нынешнего? Это вопросы не о диссидентах, а об идентичности современной российской нации. Но нация не выработала на них ответов, а власть хранит по этому поводу мутное молчание.

Причины молчания слишком очевидны. Наследник КГБ, карательного органа той эпохи, в правление Путина стал основным ресурсом высшего кадрового состава государства, начиная, собственно, с самого президента. Среди путинских назначенцев есть те, кто, как Виктор Черкесов, занимался политическим сыском и вел дела диссидентов вплоть до самого краха советской власти. В 2004 г. на вопрос журналиста он твердо заявил: «Мне не известен ни один мой поступок, который заставил бы меня стыдиться своей службы». Те, кто служил в КГБ в 70-е, с приходом Путина получили гарантии безнаказанности и широчайшие возможности присвоения власти и приглянувшейся собственности, хоть государственной, хоть частной.

Чтоб не торчали уши

Сегодня оппонентами режима занимается Следственный комитет и Центр «Э», но приемы и стиль работы не слишком отличаются от КГБ послесталинских десятилетий. И госбезопасность, и суд все так же действуют, «чтоб не торчали уши»: судят не за инакомыслие, а за тунеядство, как Бродского в 1964-м, за нарушение паспортного режима, как диссидента Анатолия Марченко, за нарушение общественного порядка, как участников демонстрации 1968 г. Сегодня Pussy Riot судят за хулиганство. «Чтоб не торчали уши» – формула Путина из книги-интервью «От первого лица», где он не без восхищения отзывается о старших коллегах, боровшихся с диссидентами в 70-х. Уши-то КГБ торчали во все стороны – они были видны любому, кто проявлял хоть малейший интерес или уж тем более сочувствовал диссидентской деятельности, но самодовольство безнаказанности позволяло власти этого не замечать. Точно так же торчат уши и в теперешних «тайных операциях»: когда на улице перед судом, где шел процесс над Ходорковским и Лебедевым, внезапно начались ремонтные работы, когда на Триумфальной по 31-м числам устраивали мотогонки и слеты доноров или когда нелояльные сайты становятся жертвой DDоS-атак.

Именно секретная служба позднесоветских десятилетий, а не сталинские образцы, когда сотрудник органов мог в любой момент из пытателя превратиться в пытуемого, является источником вдохновения для Путина и его бывших коллег.

Их профессиональное и мировоззренческое созревание пришлось на 70-е и ранние 80-е гг. – время всепобеждающего цинизма, когда идеология стремительно теряла позиции, вырождаясь в пустые формулы; время фальши, лжи и лицемерия в каждом слове коммунистической власти. Развитие психологии потребления совпало с нарастанием тотального дефицита, а очереди за самым необходимым соседствовали с привилегированным доступом к кормушке для номенклатуры. Это было время снисходительного отношения к вороватым и беспощадного – к независимым; время главенства телефонного права в судах; время, когда церковь получила кое-какие права на существование в обмен на верноподданническое служение государству. Это время не может вполне считаться прошлым – оно не уходило далеко, и сегодня оно заявляет о себе громче, чем раньше.

Несоветские люди

Но вдохновляясь духом 70-х, сегодняшние правители, разумеется, не могут воспроизвести его во всей полноте. Тогда те немногие, кто подписывал письма в защиту диссидентов, делали это с риском потери работы, а то и свободы. О поддержке из-за рубежа можно было услышать только от западных «голосов». Вместо сегодняшних твиттер-трансляций были лишь отдельные смельчаки, владевшие навыками стенографии. Сегодняшнее пространство свободы неизмеримо шире, чем в последние десятилетия советской власти. Эта новая среда уже породила немалое число новых, несоветских людей, у которых вместо привычного советского иждивенчества – установка на личный успех и собственное мировоззрение.

Независимые граждане уже накопили некоторые навыки солидарности и взаимодействия, но пока общественных сил не хватает для действенного противостояния произволу власти; полиция, следствие и суд сегодня так же, как и в советские времена, находятся в полном распоряжении тех, кто «на самом верху». Парламентское большинство стоит навытяжку, готовое проштамповать сколько угодно актов против излишне активных граждан. Церковь, поднятая властью на уровень важного государственного ресурса и поощряемая щедрыми материальными дарами, сохранила прежнюю сервильность, и ее именем государство преследует дерзких девушек из Pussy Riot. Маша Алехина ответила оперативнику, что продолжать традиции диссидентства для нее – предмет гордости. Таких продолжателей в России все больше, и еще больше тех, кто сочувствует их делу и готов оказать им поддержку.