Александр Аузан: Общественный договор как повестка на завтра

Вы вспоминаете о контракте со строительной компанией, когда она нарушает сроки или смету строительства вашего дома. Вы вспоминаете о наличии брачного контракта, когда предстоит развод. Зима 2011/12 г. обнаружила важность вопроса об общественном договоре в виде кризиса ожиданий. То, что мы пережили – а в известной степени продолжаем переживать, – это не политический кризис, потому что было понятно, как будет решен вопрос о власти; не социальный кризис, потому что он не связан со снижением пенсий, заработных плат и наличием толп, громящих общественные здания; это именно кризис ожидания. А общественный договор и есть обмен ожиданиями между гражданами и властью. Похоже, и сами граждане начали это осознавать: на одной из декабрьских площадей был замечен молодой человек с плакатом «Срочно перезаключу общественный договор». Кого же не устраивает стабильность, точнее говоря, прежняя формула общественного договора – «лояльность в обмен на стабильность»?

За недолгие месяцы, прошедшие после завершения прежней дискуссии на страницах «Ведомостей» об общественном договоре, на улицах наших городов обнаружился тот субъект, которого искали участники дискуссии и не находили, – креативный класс в России стал фактом не только интеллектуальной, но и общественно-политической жизни. Строго говоря, его выдавили на площади обстоятельства. Когда появилась угроза долголетнего застоя, возникла дилемма – оставаться или уезжать. Но уезжать, в общем, было некуда, ведь недвижимость в Европе купить можно, а работать и заниматься бизнесом там в условиях рецессии и печальных прогнозов на ближайшие годы – трудно. В итоге креативный класс оказался на площадях. И чего он хочет?

Похоже – и дискуссия, проведенная накануне очередного Пермского форума, подтверждает это, – речь идет о ценностях. Люди на зимних площадях собирались не столько против власти, сколько против вранья. Это довольно важно и очень характерно, если вспомнить весь 2011 год и посмотреть более широко не только на российские просторы, но и на беспредельность мира. 2011 год начался «арабской весной», продолжился протестами в южной Европе, перекинулся в англосаксонские страны в виде движения за «робин-гудовские» законы и оккупировал Уолл-стрит, завершился протестными митингами в Москве и других российских городах. Уж не новая ли это волна по типу 1968 или 1989 гг.? Может быть, идет мировой ценностный сдвиг?

Не исключено, что это связано с самим фактом экономического кризиса, поскольку мировой экономический кризис 2008–2009 гг. перешел в довольно рыхлую и при этом негативную по окраске экономическую динамику от вялых оживлений к рецессии. И понятно, что это, скорее всего, не на год и даже не на три. В таких условиях привычные для разных и весьма непохожих друг на друга стран экономические и политические режимы оказались чересчур малоподвижными, негибкими. И тогда появились различные формы нового запроса (или запроса на новое) в виде людей, которые стоят молча или пишут странные ироничные лозунги. Поэтому то, что возникает в России, в целом есть элемент происходящего в мире – и в этом еще один фактор поворота к другой постановке вопроса об общественном договоре.

Понятно, что вранье надоело многим – не только креативному классу. Однако, кроме этого запроса, который, по существу, является ценностным запросом, есть развилка, определившаяся в России в начале 2012 г. и в известном смысле расколовшая страну. Часть активных людей, прежде всего связанных с мегаполисами и городами-миллионниками, хотят развития, модернизации (в том числе политической) и другого качества власти. Другая часть, связанная с индустриальными городами – городами, где два-три предприятия во многом определяют жизнь сообществ, где ценностью являются работа и зарплата, а ужасом выступает история 90-х гг., – сознательно выбирает стабильность.

Наталья Зубаревич, лучший, на мой взгляд, российский регионалист, в докладе «Четыре России» показала, как отличаются социально-экономические уклады в России и насколько различны их запросы. Таким образом, зима 2011/12 г. впервые в России поставила вопрос о горизонтальном общественном договоре: о том, сможет ли Россия-1 договориться с Россией-2. Или, как обычно в России, мосты будут строиться не поперек реки, а вдоль («Вот еще! Хотелось ноги мочить!») и связывать между собой Россию-1, -2, -3, -4 (нужное подчеркнуть) будет власть?

Похоже, что возможным решением вопроса о том, как удовлетворить и тех и других, при этом не забыв про третьих (прежде всего, пустеющие села, а также депрессивные поселки городского типа и малые города), является идея децентрализации, поскольку децентрализация, доведенная до муниципального уровня, позволяет опереться на ту зрелость социального и человеческого капитала, которая есть. И если к ней прибавить права и финансовые ресурсы, перемещая на соответствующий уровень налоги, то, возможно, мы увидим образование разных инвестиционных, деловых и даже политических микроклиматов на территории одной большой страны, которая снова хочет быть страной великой. Но может ли на основе идеи прошлого Пермского форума про децентрализацию и автономность в обмен на продление лояльности сформироваться формула общественного договора, которая снова вывела бы страну в разряд значимых в мировом пространстве и уважаемых для своих сограждан? Мне по-прежнему кажется, что одной только децентрализации недостаточно.

Много лет я высказываюсь по двум темам: о колее России – траектории, в которой находится страна и которую она никак не может покинуть, – и общественном договоре. Когда я говорю о колее России, мне говорят: «Да-да, это правильно. Это верно». Когда я говорю об общественном договоре, мне замечают: «Это что-то странное, профессор». На самом деле это не две темы – это одна, потому что общественный договор является ключом к способу перехода от первой космической скорости, удерживающей вас в разряде второстепенных стран, ко второй космической скорости, позволяющей войти в элитный клуб успешных государств. В тот момент, когда этот вопрос сознавался в истории тех стран, которые ныне являются лидерами, а когда-то не отличались такой замечательной динамикой, там возникала постановка вопроса об общественном договоре.

Почему именно об общественном договоре? Потому что и до этого там все друг с другом договаривались. Про что? Про исключения. Про исключения для этой персоны, для того человека. Организации в данном случае ни при чем, а аппараты насилия нужно поделить и использовать в качестве административных дубинок в политической и экономической конкуренции. В таких договоренностях общественного договора не больше, чем в популярном в России предложении в адрес инспектора дорожной полиции: «Командир, может, договоримся?» Договор в полном смысле «общественный» возникает тогда, когда реализуются три условия: 1) когда элиты договариваются о правилах, а не об исключениях; 2) когда организации, коммерческие и некоммерческие, переживают своих создателей и 3) когда аппараты насилия не разбираются на административные ресурсы, а контролируются элитами совместно. Можно ли достичь этого средствами культуры, образования, медийной активности, гражданских и политических действий, развития предпринимательства, совершенствования городской среды? На мой взгляд, ответы на данные вопросы будут зависеть от того, насколько нам удастся выработать долгосрочную повестку. И если такие формулы будут найдены, есть надежда, что переход от первой ко второй космической скорости в развитии России станет возможным.