Зачем власти нужна правая партия

Слухи и предположения о том, кто из высокопоставленных российских чиновников может возглавить партию «Правое дело», как-то незаметно заслонили обсуждение другого, гораздо более важного вопроса. Зачем нынешнему правящему слою, который в общем и целом не намерен рисковать на предстоящих в декабре выборах депутатов Государственной думы и устраивать заметное обновление ее партийной структуры, вдруг потребовалось реанимировать неудачный, так до конца и не оформившийся партийный проект? Хотя, представляя, как видится из властных кабинетов развитие страны в ближайшие годы, нетрудно понять, для чего это делается.

Впереди серьезные проблемы, для их решения потребуются непопулярные реформы, связанные с сокращением госрасходов, повышением налогов и пенсионного возраста. И такая уж сложилась в посткоммунистической России традиция, что в подобных ситуациях на роль исполнителя непопулярных реформ в правительство приглашаются представители одной и той же политической силы, которую называют по-разному: «реформаторы», «радикальные реформаторы», «экономические либералы». В разные времена это политическое течение принимало различные институциональные формы – общественное движение, партия, избирательный блок. Менялись и названия: «Выбор России», «Демократический выбор России», «Союз правых сил» и вот теперь «Правое дело».

Правда, справедливости ради надо сказать, что далеко не все представители этого течения связывали себя партийными узами. Но даже те, кто предпочитал статус технократа, никогда не скрывали своих идеологических ориентиров, которые в общественном мнении, да и в реальной политике тесно ассоциировались с вполне конкретными партийно-политическими объединениями. Представители этого течения современного российского реформаторства, ставшего в практической политике его фактическим mainstream, всегда полагали, что главное – побыстрее осуществить рыночные реформы, используя для подобных целей возможности исполнительной власти. Что же касается построения демократии, то в такой консервативной стране с сильными патерналистскими установками, как Россия, они не считали эту задачу приоритетной.

На ранних этапах реформ демократия в таких условиях вполне могла оказаться инструментом двойного назначения. Поэтому не нужно было стараться ее специально строить. Формирование демократии виделось как естественный результат процесса успешных рыночных реформ. Главное, считают представители реформаторского mainstream, чтобы непопулярные реформы, смысл которых населению может быть и не понятен, совершала бы популярная, опирающаяся на высокие рейтинги народного доверия власть. Ставя цель создания в стране открытой рыночной экономики, основанной на принципах свободной конкуренции, представители реформаторского mainstream, занимая влиятельные позиции в правительстве, в практической политике, никогда не покушались на привилегии чиновничества и крупного монополистического бизнеса. Поэтому рыночно-реформаторская парадигма в их интерпретации по преимуществу приобретала односторонний характер, воплощаясь в политическую линию, направленную на сокращение госрасходов, которое должно было стимулировать рост хозяйственной активности и самодеятельности населения. В 90-е гг., пока чиновный аппарат был слабым, реализация этой цели получалась неплохо. Очевидно, что такая версия реформаторства никогда не противоречила интересам правящего в стране чиновничества и связанной с ним верхушки крупнейшего бизнеса. Она не покушалась на их привилегии, зато под флагом рыночных реформ решительно провозглашала кампании борьбы за урезание неподъемных для государства социальных расходов.

Поэтому реформаторов приглашали в правительство под «политические проекты» каждый раз тогда, когда правящему чиновничьему слою не хотелось брать на себя ответственность за сокращение бюджетных ассигнований на образование и здравоохранение, за рост налогов и тарифов. Так было не только в короткий период шокотерапии в 1992-м, но и вскоре после президентских выборов 1996 г., когда срочно пришлось приводить в порядок бюджет страны, расшатанный излишне расточительной избирательной кампанией Бориса Ельцина. Так было в начале 2005 г., когда на гребне популярности нынешней российской власти было решено провести монетизацию льгот. Так, очевидно, предполагается сделать и сейчас. С той лишь разницей, что в эпоху «партизации» политической системы предполагается закрепить правительственный статус реформаторов их политическим представительством в парламенте.

В этом случае и правительство может приобрести форму политической коалиции между «Единой Россией», которой, строго говоря, все равно какой курс поддерживать, лишь бы он был официально спущен сверху, и идеологически заряженными реформаторами. Судьба мейнстримовских реформаторов в 90-е гг. чем-то напоминает буржуазных спецов в первые годы существования Советской России. Как только тяжелая работа завершалась – не важно, успехом или провалом, – от них предпочитали освобождаться.

Впрочем, в отличие от исторических предшественников современные реформаторы и после завершения правительственной вахты в основном достойно устраивались в жизни, получая высокие посты в крупных государственных и частных компаниях и околоправительственных корпорациях. А в нулевые годы, когда практика бережного отношения к кадрам окончательно восторжествовала в кремлевской политике, некоторые реформаторы и вовсе получили постоянную прописку в правительственных структурах безотносительно к результатам своей деятельности.

Понятно, что при такой истории сотрудничества властной элиты и мейнстримовских реформаторов в нынешней ситуации не выгодно заострять вопрос о причинах возможного накачивания «Правого дела» знаковыми фигурами из числа «либералов» в правительстве и президентской администрации. Подавая происходящее как подготовку к новому туру непопулярных, но неизбежных реформ, можно получить поддержку (хотя бы только моральную) на Западе. В конечном итоге ведь во всем мире в условиях посткризисного оздоровления национальных экономик правительства вынуждены реализовывать непопулярные меры, предусматривающие сокращение социальных расходов, замораживание заработной платы, повышение платежей и тарифов! Найдутся сторонники такой версии «реформ» и у части идеологизированной российской публики. Но, двигаясь проторенным путем, надо хорошо представлять, что в нынешних условиях очередная попытка реформаторства по ставшей уже традиционной для российской политики схеме имеет еще меньше шансов на успех, чем раньше. На жизни одного поколения может быть только одна попытка непопулярных реформ, да и то в ситуации выхода из прежней общественной системы, когда она уже находится в полуразрушенном состоянии и не может нормально функционировать, а будущее представляется неопределенным.

В таком положении хирургическая операция видится обществу (или значительной его части) единственным выходом. В ситуации, когда массы населения с таким трудом приспособились к новым реалиям жизни, когда у них появились устойчивые интересы, снова убеждать их идти на жертвы, когда верхние слои общества, что особенно важно, хотят сохранить прежний уровень потребления, – дело безнадежное. Боюсь, что при таких исходных позициях это может стать последним походом реформаторов во власть.