Память и политика: Исторические даты и история

Почему Запад не желал признавать действия России в отношении Украины войной? Что это - страх ядерного арсенала или зависимость Европы от российского газа? Отсутствие у Европы склонности к излишнему риску или слабость США? А может быть, накрывшая Запад волна литературы и фильмов, приуроченных к 100-летию начала Первой мировой войны, так повлияла на мировоззрение политиков, что реакция на аннексию Крыма оказалась мягкой?

Исторические юбилеи как ковровая бомбардировка. Нас забрасывают «наглядными уроками» в виде исторических исследований, романов, фильмов, конференций, выставок, требуя безоговорочной капитуляции. Исторические даты переворачивают мироощущение людей. Они разжигают определенные опасения и заставляют считать некоторые варианты развития реальнее прочих. В основе власти таких дат лежит нечто магическое: она опирается на нашу одержимость круглыми числами и не имеет ничего общего с рациональными аргументами.

Можно поспорить, что, не придись падение Берлинской стены на 200-летие Французской революции, мы по-другому воспринимали бы перемены в Центральной и Восточной Европе. Может быть, то, что сегодня европейцы привычно называют революцией, называлось бы как-то иначе. Само слово «революция» с его богатой исторической подоплекой предопределило поступки действующих лиц. Общий для старой элиты и диссидентов страх перед революционным насилием заставил и тех и других выбрать путь переговоров и компромиссов. Если массовые протесты вдруг случатся в Москве в 2017 г., к 100-летию русской революции, не станет ли это искушением поверить, что история снова совершает крутой поворот?

Политологи Ричард Нойштадт и Эрнест Мэй в книге «Мысль во времени» (Thinking in Time) показали, что в основе любого решения в кризисные времена лежит историческое сравнение. Политикам нужна история, чтобы осмыслить настоящее. Во времена кубинского кризиса ключевым выбором, вставшим перед Джоном Кеннеди, был выбор подходящей исторической аналогии. Он колебался между «Суэцким каналом», «Перл-Харбором» и «июльским кризисом 1914 г.». Выбор одного из сценариев прошлого определил его выбор стратегии в настоящем.

Вариант «Суэцкий канал» означал бы, что российские ракеты на Кубе - лишь отвлекающий маневр и США нужно ждать сюрприза от СССР где-нибудь в Европе. Если бы Кеннеди решил, что советская сторона готовит ему нечто вроде «Перл-Харбора», то Америке следовало бы нанести упреждающий удар. Кеннеди выбрал третий вариант - аналогию с политическими играми великих держав в 1914 г. - и решил не делать ошибок, совершенных тогда. В разговоре с братом президент ясно объяснил причины и логику его выбора. Немалую роль в нем сыграла книга Барбары Такман «Августовские пушки».

«Я не собираюсь делать выбор, который дал бы кому-нибудь повод написать о нашем времени книгу с названием вроде «Октябрьские ракеты», - признал Кеннеди. Книга Такман вышла в 1962 г., в преддверии 50-летия начала Первой мировой войны. Если бы не историческая дата, Такман вполне могла бы написать о чем-то другом и течение холодной войны было бы иным. Если бы не годовщина событий, президент вполне мог и не заинтересоваться книгой.

Были времена, когда под историей европейцы в основном понимали историю Древней Греции и Древнего Рима. В XXI в. на первый план вышла история минувшего столетия. Когда речь идет об агрессии со стороны соседнего государства и нарушении границ, европейские политики и общественность выбирают между «июлем 1914 г.» и «мюнхенским сговором 1938 г.». Ни одно из сравнений не представляет собой точной исторической аналогии. Скорее речь идет об исторических уроках определенного типа, но это два разных типа уроков.

Сценарий под названием «июль 1914 г.» - это история о войне, вспыхнувшей в результате случайности. Широко распространено мнение, что война началась из-за недоразумений, плохо налаженной коммуникации и недостатка доверия между великими державами. Выводы «июля 1914 г.» просты: опасайся чрезмерной реакции, дай шанс дипломатии. «Мюнхенский сговор 1938 г.» учит совсем другому: если пойдешь на поводу у территориального агрессора - мира не жди. Уступки откладывают войну в краткосрочной перспективе, но через некоторое время она становится неизбежной, тяжелой и долгой. Здесь опасность не в излишне острой реакции, а в бездействии. Но как понять, мы в 1914-м или 1938 г.? Как определить, бояться ли нам случайной войны или гибельного умиротворения?

Историческая аналогия, которую мы выбираем, во многом зависит от того, какие книги об истории мы читаем сегодня. А наше сегодняшнее чтение, в свою очередь, часто определяется очередной круглой датой. Попытка обратиться к истории в 2014 г. неизменно отправляет нас на 100 лет назад в начало Первой мировой войны. Призывы обратить внимание на иные исторические параллели имеют гораздо меньше шансов быть услышанными.

Столкнувшись с аннексией Крыма, европейская общественность фактически была лишена выбора. Когда по всему континенту вспоминают о событиях Первой мировой, аналогия с 1914 г. так и просится на карандаш. Так что дело не только в российском газе или американской слабости. Попытайся Россия вернуть Крым в 2038 г., реакция Запада с большой вероятностью была бы другой.