Максимальный ретвит: Паутина, в которой мы оказались

Настоящие перемены начинаются не с громких речей и даже не с драконовских законов, а с быта, который из-за них - порой незаметно - становится другим. За суматохой последних лет мы, кажется, проглядели, как блестяще была разыграна партия по надеванию намордника на интернет в России.

Создание Единого реестра запрещенных ресурсов вызвало, конечно, шум в 2012 г., но потерялось на фоне всех «законов бешеного принтера» - ответа на акции протеста. Через год к реестру понадобилось откровенное уточнение: прокуроры получили право досудебно блокировать страницы с призывами «к участию в несанкционированных акциях».

Дальше пунктиром: успели додавить Дурова, который вынужден был продать свои 12% «В контакте», запустили принятие закона об обязательной регистрации всех сайтов и подготовили запрет анонимных денежных переводов.

Были усовершенствованы инструменты нагнетания истерии и имитации гражданского общества. Собиравшаяся много лет армия купленных лидеров мнений при поддержке тысяч рядовых исполнителей и полуроботических систем в 2014 г. на пике своей мощи.

«Нормальным» стало преследование за высказывание. Точнее сказать, сдвинулось само понятие нормы: целенаправленно насаждается страх выражения личного мнения, вытаптывается пространство privacy как такового. Теперь это стало возможно не только в перебранке в социальных сетях, но и в офлайне: например, в феврале этого года радиоведущий Владимир Соловьев в цикле своих передач развернул настоящую травлю студентки Высшей школы экономики только на основе ее твитов про Украину.

Меньше чем за два года рунет из заповедника свободы превратился во все более зарегулированное пространство, где нужно дважды подумать, прежде чем что-то написать, где нельзя собирать митинги, переводить деньги политикам и в принципе жить за радарами контрольных органов.

Это касается не сотен активистов или десятков тысяч завсегдатаев митингов, но вообще всех и будет иметь далеко идущие последствия. В постсоветской России интернет - теперь уже можно говорить в прошедшем времени - был единственной работавшей площадкой для вызревания альтернативы, пусть и медленного. В традиционной русской политической дихотомии «вече» - «князь» (киевский юго-запад против владимирского северо-востока или позже Новгород против Москвы) именно сеть, а не, например, парламент или пресса оказалась этой виртуальной городской площадью, где стали постепенно собираться и обмениваться мнениями свободные граждане.

Как под гипсом, медленно и мучительно здесь восстанавливались отсеченные, казалось, навсегда традиции земства и прямого народовластия. Но когда в 2011 г. едва окрепшее московское «вече» шагнуло с экранов компьютеров на улицы, «князю» и его «боярам» это не понравилось. По резервации свободы слова с тех пор наносятся удары не просто тяжелые, но, похоже, смертоносные. А после победы киевского «евровеча» шансов у нее, увы, все меньше и меньше.

Без вечевого колокола интернета мы вновь оказываемся в однозначной «ордынской Руси», и, видимо, не совпадение, что именно теперь мы вступаем в конфликт с «Русью литовской».