Сестры из Бердичева

Крымов взялся за «Трех сестер», оттолкнувшись от фразы «Бальзак венчался в Бердичеве», вычитанной Чебутыкиным в газете. Вообразил себе этого самого Бальзака, которого занесло в Бердичев. И увидел его глазами компанию фриков, которых невозможно не пожалеть.

Худющая горбоносая Маша с декадентским изломом бровей, пальцев и всего лебединого стана. Ольга с криво приклеенными пухлыми губами. Ирина в балетной пачке и чужом пиджаке. Андрюша, привыкший донашивать платьица за сестрами. Тузенбах горбат и носат, Кулыгин яйцеголов. Соленый, заплутавший в арифметике («одной рукой я поднимаю два пуда, а двумя - пять»), получил целые три руки - и все они «пахнут». Зато Вершинин с перерубленным пополам лицом довольствуется одной рукой. Кормящая Наташа обвешана пупсами, как гирляндами. Чебутыкин выходит с окровавленным лобзиком: лечил, понимаешь, женщину, то-сё ей отпилил и тут углядел, что еще «на зубик кариес присел». Из «Вишневого сада» приблудилась Шарлотта Ивановна. Из сценического небытия материализовался Протопопов, которого никто не ждет, все гонят, а он бродит неприкаянный вокруг дома Прозоровых, не столько Наташу соблазняет, сколько чаю бы выпил.

Кажется, никогда еще Крымов не использовал в спектакле столько грима, гуммозных носов и толщинок, точно Кукрыниксы и Обри Бердслей, навалившись сообща, состряпали всю эту компанию. Герои спектакля - клоуны из погорелого цирка, а что возьмешь с клоуна, кроме репризы. Скажет Ирина про запертый рояль и ключ - Тузенбах с Соленым протягивают сразу два, да таких, что не откроют - разворотят. Вместо пожара подожгут в тазу бумажную Москву: все-таки мечты и надежды горят очень красиво. А жизнь закольцует репризы в единый сюжет - от похорон до похорон: сначала вынесли (и выбросили за ненадобностью) генерала Прозорова, в финале унесут обратно Тузенбаха (Максим Маминов).

Крымов обращается с зачитанными до дыр великими текстами не с почтительностью отличника-традиционалистаи не с яростью бунтаря-ниспровергателя, а с пушкинской иронией, точно чертит на полях головки красавиц и рожки чертиков. Но, хулигански переписывая классическую «букву», умудряется сохранять «дух». В трагедию человеческой жизни он входит не через парадный подъезд высоких страстей, а с черного хода - через смех и карнавал.

Точных чеховских цитат в спектакле практически нет, но самые важные возвращаются к зрителям через воплощенный абсурд. «Музыка играет так весело» - и траурная процессия начинает неприлично, но радостно вальсировать. «Я не пил сегодня кофе», - чуть с вызовом говорит разгримированный Тузенбах с дымящейся чашкой в руках: роль сыграна, персонаж убит - можно и кофе попить. Только кофе все время выливается из пулевых отверстий, потому что клоуны доигрались до полной гибели всерьез.