Мавр наделал дел

На первый взгляд сатириконовский «Отелло» (как говорят про девушек) весь противоречивый и внезапный. Сам Юрий Бутусов называет его «нелинейным театром». Это значит, что он берет не один перевод пьесы, а три (Пастернака, Сороки, Лейтина), одни куски смело выкидывает, другие меняет местами, отдельные сцены повторяет несколько раз, вставляет фрагмент из «Руслана и Людмилы», а также музыкально-пластические интермедии (например, памяти актера Андрея Краско), взвинчивает темп и взбадривает действие музыкой в широком диапазоне от Баха и Мендельсона до Бликсы Баргельда и «Колибри».

«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Не дождетесь! Зритель, пришедший на «Отелло», должен быть поражен, ошеломлен, обескуражен. В том числе тем, что не услышит тех немногих реплик, которые знает. Еще рассаживаясь, публика шепталась: «А это точно «Отелло»? Не «Гамлет» ли?» На авансцене лежали бутафорские черепа, а череп, всем известно, - это бедный Йорик.

Потом занавес открылся, и чего за ним только не было! Постоянный соавтор Бутусова Александр Шишкин (один из лучших художников современного российского театра) натащил на сцену разный хлам, в основном советской эпохи. Тут и вешалка с шинелями, и кирпичи, какие-то веревочные конструкции, цветы в кадках, рояль. И даже буквально лыжи у печки стоят. Почти все это хозяйство с фантастической скоростью убирается со сцены в одних эпизодах и так же стремительно возвращается в других, меняя конфигурацию. Замусоренность пространства усугубляет ощущение хаоса в сюжете. Кажется, что, придумывая решение эпизода, Бутусов не может остановиться, сочиняет следом за первым вариантом второй, потом третий, бросает, через несколько сцен возвращается. Критики часто смотрят такие спектакли, уткнувшись в блокнот, чтобы успеть записать прихотливые изгибы режиссерской фантазии. Иначе ведь все забудешь. В какой сцене «Отелло» читают Пушкина, в какой Яго превращается в Тузенбаха из «Трех сестер» и кричит (Ирине? Дездемоне?): «Скажи мне что-нибудь!» А потом они стреляются. А Эмилия (или это Бьянка?) выходит с деревом за спиной, как Макбет и Банко в «Макбете» Эймунтаса Някрошюса.

Вспоминая эту чехарду, поклонники Бутусова и «Сатирикона» пишут в соцсетях о буйстве режиссерского воображения и бездне новых смыслов. Мне вовсе не хочется иронизировать ни над Бутусовым, ни над его фан-клубом, но кажется правильным, прежде чем разгадывать ребусы и заглядывать в бездну смыслов, договориться о том, что мы понимаем под смыслом спектакля. То есть посмотреть, где происходит (и происходит ли) производство добавленной интеллектуальной и эмоциональной стоимости театрального продукта.

В драматическом театре под этой работой обычно понимается интерпретация пьесы: рецензенты пишут, «о чем спектакль», и разбираются в том, как режиссер трактовал отношения Отелло с Дездемоной и Яго (о, тут бывает по-всякому!). Рассматривая постановку «Сатирикона» под этим углом, тоже можно найти кое-что занятное.

Во-первых, Кипром здесь, похоже, служит Петербург, на чем настаивает уже программка, где опубликованы «сведения о лицах, так или иначе присутствующих в спектакле». А это А. С. Пушкин (великий русский поэт, убит на дуэли в Петербурге), Андрей Краско (русский актер, похоронен на Комаровском кладбище под Петербургом), Шекспир (великий английский поэт, до появления Петербурга не дожил 87 лет), А. А. Ахматова (великая русская поэтесса, похоронена на Комаровском кладбище). Но развития петербургская тема в спектакле получает мало, просто отметим, что она там есть.

Во-вторых, это спектакль на двоих - Дениса Суханова (Отелло) и Тимофея Трибунцева (Яго). Юрий Бутусов любит такой парный конферанс: в него превращался сюжет не только раннего петербургского спектакля «В ожидании Годо», но и мхатовского «Гамлета».

В-третьих, главный здесь все-таки Яго. Поэтому проще всего предположить, что весь сюжет разыгрывается в его голове. Отсюда не только общая фантасмагория, но и многочисленные повторы с вариациями одной и той же сцены: Яго-режиссер фантазирует, как лучше ее исполнить. Женщины в его мире, очевидно, имеют лишь прикладное, инструментальное значение (как орудие мести мавру), поэтому мало различимы, а ближе к финалу и вовсе сливаются, произнося один монолог на троих. Эмилия (Лика Нифонтова) и Бьянка (Марина Дровосекова) индивидуализированы чуть больше, а Дездемона (Марьяна Спивак), постоянно меняющая парики, - чистая абстракция, обретающая лицо лишь в момент смерти, когда Отелло мажет ее черной краской. До этого такую же процедуру над ним самим производит Яго - в момент, когда окончательно убеждает мавра в измене жены. А в самом начале Денис Суханов мажет себе лицо перед зеркалом - и оставляет черный отпечаток на стекле. Черная маска - из тех немногих образов, что проходят через весь спектакль, остальной образный ряд по большей части хаотичен, зритель должен постоянно гадать, что бы это значило.

Иногда это значит, что Шишкин и Бутусов придумали красивую картинку: во втором действии есть сновидческая сцена в духе Роберта Уилсона. Цитатность, смешение всего со всем - важные свойства бутусовской режиссуры, но ее родство с языком современной поп-культуры не только в стилистической всеядности (а также искреннем пристрастии к кичу). Гораздо важнее заложенный в этом театральном языке сантимент. Удивив зрителя, Бутусов в итоге обязан его растрогать. Перед финальным убийством Отелло - Суханов бродит по сцене, заваленной пустыми картонными коробками от мебели, и находит в одной из них игрушечную собачку, механически поющую: «Если ты счастлив и знаешь об этом, хлопни в ладоши!» - тут всякое сердце дрогнет и глаз прольет слезу. Можно поставить с ног на голову отдельные сцены и весь сюжет, но нельзя лишать публику простых эмоций, которых она ждет от шоу, - такова логика театра-развлечения, которому целиком принадлежит и «Отелло». А его добавленная стоимость в том, что, продравшись сквозь огород метафор к чистому озерцу душевного переживания, зритель не только чувствует облегчение, но и радуется собственной способности оценить эстетическую тонкость. То есть уходит из театра и отдохнувшим, и польщенным.

В развлечении нет ничего дурного, особенно для «Сатирикона», нашедшего в Юрии Бутусове идеального режиссера. Но художественные смыслы возникают в других плоскостях. Например, там, где хрестоматийный текст или сюжет обнаруживает новые связи с реальностью и ее восприятием. Сообщает что-то о свойствах времени и места, в которых мы живем. «Отелло» отчасти дает нам и такую информацию: его всеядность, калейдоскопичность и чрезмерность - наглядный пример инфляции образов в сегодняшнем мире. Но даже и этот вполне скромный смысл в спектакле Бутусова - побочный продукт, возникающий случайно, просто в силу режиссерского темперамента и особенностей творческого метаболизма. Кстати, не верьте программке, обещающей, что спектакль идет три часа. Как минимум четыре. В три бездна смыслов пока не умещается никак.