Познается в сравнении: Как долго живут диктатуры

При наблюдении перехода российского авторитаризма в затяжную хроническую форму все важнее становятся ответы на вопросы: а сколько это вообще может продлиться? почему одни автократии живут дольше других и от чего это зависит? Ответить на эти вопросы непросто, поскольку режимы, определяемые как автократии, отличаются большим разнообразием как по степени своей выживаемости, так и по устойчивости к кризисам. Одни диктатуры длятся по нескольку недель, другие - тысячелетиями. В ХХ в. среди немонархических режимов чемпион по длительности - либерийский режим Партии истинных вигов: 102 года (1878-1980). А вот, например, Боливия - лидер по числу краткосрочных военных диктатур: с начала XIX в. их там насчитывается 14 штук. Также велико разнообразие по срокам правления самих диктаторов. Среди немонархических диктаторов в XX в. рекорд правления принадлежит Фиделю Кастро, который 52 года вел Кубу к светлому коммунистическому будущему (среди монархов рекорд у короля Свазиленда Собузе II - 82 почетных года). Иосиф Сталин со своими 30 годами у власти - на скромном тридцатом же месте. А вот, например, венесуэльский Педро Кармона Эстанга всего два дня возглавлял новый режим (12-13 апреля 2002 г.) в результате попытки военного переворота против Чавеса.

Причина такого разнообразия в том, что автократии обычно определяются политологами как остаточные системы, т. е. как «все то, что не является демократией». А к «не-» или «недо-» демократиям могут относиться самые разные политические системы. Перефразируя Льва Толстого, политологи шутят, что «все демократии похожи друг на друга, но каждая автократия несчастна по-своему». Мы оставим вопрос классификации автократий в стороне и остановимся только на факторах, определяющих длительность существования или, если угодно, живучесть авторитарных систем.

Однопартийные режимы

Прежде всего, это наличие сильных институтов и четкого правила передачи власти (вспомним волну государственных переворотов в XVIII в. вслед за смертью Петра I, не сформулировавшего правила наследования власти). Кризис режима Мубарака был во многом связан с тем, что у 80-летнего президента не было приемлемого и легитимного плана передачи власти. Его сын в качестве преемника не устраивал значительную часть военной элиты, что во многом послужило причиной ее перехода на сторону протестующих. У нас политический режим оказался не способным к передаче власти. Вспомним, что, заменив себя Дмитрием Медведевым, Владимир Путин не смог полностью уйти из власти в силу отсутствия в выстроенной им системе внешнего арбитра. Это факторы уязвимости и недолговечности российской системы власти.

Политолог Барбара Геддес (в статье What Do We Know About Democratization After Twenty Years) показывает, что из трех наиболее распространенных в ХХ в. типов автократий - персоналистского, однопартийного и военного - самыми живучими (в среднем 23 года жизни) чаще оказывались однопартийные системы, т. е. те, где одна партия полностью доминирует в политической жизни страны, например Советский Союз, Вьетнам или Китай (средняя продолжительность жизни персоналистских автократий - 15 лет, военных - 9 лет). Однопартийные системы отличаются очень высоким уровнем институционализации и кооперации между членами партии, неуязвимостью к внутриэлитным конфликтам. Система внутрисистемных сдержек и противовесов в них такова, что ни одна из сторон не заинтересована - и не в состоянии - нарушить баланс. Передача же власти осуществляется через партийные механизмы. Партия «Единая Россия» такими институциональными качествами не обладает. Она не является источником власти для действующего режима и скорее находится на обслуживающем (подчиненном) положении. Ни для кого не секрет, что вопрос ее существования всецело зависит от Владимира Путина.

Стивен Левитский и Люкан Вей в недавно опубликованной в Journal of Democracy статье (Durability of Revolutionary Regimes) обращают внимание на общую черту самых живучих автократий ХХ в.: все они возникли в результате социальных революций (Китай, Куба, Иран, Мексика, СССР) или национально-освободительной борьбы (Ангола, Мозамбик, Вьетнам, Зимбабве). Многие из самых «бородатых» автократий ХХ в. (Мексика - 83 года, СССР - 74 года, Китай - свыше 63 лет, Куба - свыше 54 лет, Вьетнам - свыше 59 лет и т. д.) - за вычетом нефтеэкспортирующих монархий Персидского залива - были рождены масштабными насильственными революциями. И после распада СССР сохранились лишь те режимы, которые вышли из кровавых гражданских войн (Китай, Куба, Лаос, Северная Корея, Вьетнам, Ангола, Мозамбик, Зимбабве).

По мысли авторов, родовая травма в виде кровавого социального конфликта выполняет несколько благотворных для будущей диктатуры функций. Во-первых, она уничтожает независимые центры власти, в том числе институты традиционной власти, независимую церковь, землевладельческие элиты и др. Новое правительство, таким образом, может без особого сопротивления монополизировать власть. Например, Гражданская война 1918-1920 гг. позволила большевикам уничтожить многих конкурентов (в том числе эсеров, которые до войны набрали наибольшее число голосов на парламентских выборах). Во-вторых, революции создают сильные правящие партии. Новое правительство организует власть по примеру армии, с военной дисциплиной и структурой подчинения. Также военный конфликт усиливает сплоченность элит, их партийную идентичность и ведет к появлению лидеров с высоким уровнем легитимности и народной поддержки (под лозунгами «Наш спаситель», «Принес стабильность» и т. д.). В-третьих, революционные режимы отличаются неуязвимостью к военным переворотам прежде всего потому, что идеологически и организационно революционная армия оказывается на стороне нового режима. Ну и, в-четвертых, революции создают мощные аппараты принуждения, уничтожающие оппозицию и облегчающие новому режиму задачу выживания. Таким образом, авторитарные системы, возникшие на месте слабых или разрушенных институтов, имеют больше шансов выжить, однако только при условии, что смогут впоследствии выстроить четкую институционализированную систему наследования власти на месте старой, уничтоженной революцией (здесь, как мы видим, выводы авторов не сильно отличаются от выводов от Хантингтона и Геддес).

Персоналистские режимы

Персоналистские режимы российского образца также отличаются довольно длинным сроком жизни. Хотя, если верить Геддес, их средний возраст в ХХ в., как мы уже говорили, - 15 лет (Владимир Путин у власти уже 13 лет). Суть персоналистского режима такова, что лидер вынужден постоянно ослаблять институты из боязни невзначай создать себе сильных конкурентов или ограничить свою власть. По той же причине он вынужден осуществлять постоянную ротацию элит (чтобы никто из его приспешников не чувствовал себя слишком независимым от монаршей воли). Отсюда - институциональная слабость персоналистских систем и их уязвимость перед кризисами. К тому же у персоналистского лидера обычно нет сильной базы поддержки (система держится на личности руководителя, а не на прочной институциональной базе партийного типа), поэтому, чтобы обеспечить себе лояльность элит и поддержку населения, лидер вынужден все время подкупать их материальными и нематериальными благами. Отсюда высокая коррупционность таких систем (доступ к должностям - один из способов подкупа элит). С одной стороны, группа поддержки персоналистского лидера относительно невелика, но, с другой стороны, ему необходим постоянный денежный поток для подкупа своих сторонников (вспомним огромные социальные обязательства, принятые на себя Владимиром Путиным в начале нового срока). Это означает, что персоналистские системы особенно уязвимы к экономическим кризисам: если не будет денег на подкуп бюрократии и армии, режиму несдобровать.

Любопытно, что приведенный выше вывод подтверждает и нынешний посол США в России Майкл Макфол в статье 2008 г. (The Myth of the Authoritarian Model). Он отмечает, что российская система по своему институциональному развитию существенно ближе не к Китаю (как хотелось бы Кремлю), а к Анголе - нефтезависимому государству персоналистского образца, лидер которой - Жозе Эдуарду душ Сантуш гораздо более озабочен вопросами удержания контроля над нефтяной рентой, чем обеспечением качественных общественных услуг для населения (с. 84). Динамика нефтяных цен в Анголе полностью предопределяет динамику экономического роста в стране.

Роль нефтяной ренты

Казалось бы, вывод о том, что персоналистские автократии гораздо более живучи при наличии нефтяной ренты, - это общее место в социальных науках. Однако несколько свежих работ опровергают классический вывод о «нефтяном проклятии». Майкл Херб (No Taxation without Representation? Rents, Development, and Democracy), сравнивая уровни развития стран, бедных и богатых ресурсами, показывает, что наличие ресурсного богатства принципиально не видоизменяет траекторию политического развития стран. То есть, по Хербу, наличие или отсутствие нефти в, скажем, России не оказывает существенного влияния на ее политическое будущее. Тэд Даннинг (Crude Democracy) же вообще приходит к выводу, что наличие нефтяной ренты стимулировало развитие демократии в Латинской Америке, хотя и препятствовало ее развитию во всех других странах. Наконец, Хейбер и Менальдо (Do Natural Resources Fuel Authoritarianism?), анализируя большую выборку стран методами временных рядов (обычно не использующимися в подобных исследованиях), не находят статистически значимого влияния колебаний в уровнях нефтяного богатства на степень демократичности рассматриваемой страны. Хотя исследования влияния нефти на демократию далеки от завершения, приведенные выше работы оставляют россиянам надежду на то, что далеко не все в развитии нашей страны определяется ценами на углеводороды.

Несмотря на веру многих россиян в предначертанность, заданность авторитарного пути, политические науки оставляют нам шанс. Отсутствие легитимных механизмов передачи власти делает российский режим нежизнеспособным, а отсутствие сильных институтов делает его уязвимым к кризисам. Каждый последующий год правления Путина будет годом правления более слабого и уязвимого президента, так как при отсутствии механизмов передачи власти элита будет видеть неизбежность кризиса передачи власти, а если он неизбежен, то снижаются и стимулы вкладываться в его поддержку. А вот воспользуется ли Россия этим шансом - совсем другой вопрос.