Познается в сравнении: Братья по протесту
Неожиданные и непредсказуемые социальные протесты стали политической нормой нашего времени. За последние три года столь разные страны, как Египет, Китай, США, Тунис, Турция, Чили, захлестнули мощные социальные движения. В чем причины «восстания широких народных масс»? При некоторых схожих чертах, таких как высокий уровень самоорганизации, активная роль молодежи, недовольство коррупцией и несправедливым распределением благ, отличий между ними намного больше. Это связано с разнородностью стран как по уровню экономического развития, так и по тем социальным группам, которые стали двигателем этих процессов.
Остановимся на одних из самых последних (и сходных по размеру) протестах: Бразилии и Турции. На первый взгляд общего у них мало. В Сан-Паулу прошли антиолимпийские выступления, спровоцированные повышением платы за проезд на городском автобусе на 20 центов. В Стамбуле случились эколого-политические протесты, разгоревшиеся после попытки властей построить торговый центр в старом городском парке, символизирующем для многих эпоху светского правления Ататюрка. Несмотря на то что поводы для протестов очень разные, у этих стран c нами много общего и их опыт может быть в значительной степени соотнесен с российским.
Бразилия, Россия и Турция входят в семерку крупнейших развивающихся рынков мира (по размеру номинального ВВП) по классификации МВФ. «Развивающиеся рынки», по определению Жюльена Веркейя, – это страны с:
1) промежуточным уровнем дохода (подушевой ВВП в размере 10–75% от подушевого ВВП стран Евросоюза);
2) догоняющим развитием (рост за последние 10 лет снижает разрыв со странами ЕС);
3) институциональной трансформацией и открытостью экономики (усиливающими интеграцию стран в мировые рынки).
За последние 10 лет в Бразилии, России и Турции наблюдался устойчивый и высокий рост в среднем около 5–7% в год (данные Всемирного банка). Страны привыкли к стабильному росту жизненного уровня, а успешная макроэкономическая политика сделала возможным новые источники увеличения благосостояния граждан. Экономические успехи увеличили амбиции стран на мировой арене. Косвенным показателем этого стало стремление всех трех стран провести у себя Олимпийские игры (Россия – в 2014 г., Бразилия – в 2016 г., Турция – заявка на 2020 г.) и чемпионаты мира по футболу (Бразилия – 2014 г., Россия – 2018 г.). Кроме того, Россия и Бразилия совместно с Китаем и Индией входят в БРИК, цель которой – повышение влияния на мировой арене и отстаивание общих политических и экономических интересов.
Поскольку развивающиеся экономики очень сильно зависят от иностранных инвестиций, а капитал первым делом бежит из зон повышенного риска, развивающиеся страны особенно уязвимы к состоянию внешних рынков. Поэтому ухудшение мировой конъюнктуры привело к резкому замедлению развития в Бразилии, Турции и (в меньшей степени) России до 1–3% в 2012 г. (Всемирный банк) и, следовательно, к росту социального недовольства.
Кроме того, как показал в своей работе 1968 г. Самюэль Хантингтон («Политический порядок в меняющихся обществах»), в странах, испытывающих резкие социально-экономические изменения (урбанизация, распространение грамотности и образования, индустриализация, распространение СМИ), спрос на общественные услуги растет быстрее, чем способность правительства его удовлетворить. По сути, это иначе сформулированная модернизационная гипотеза: развитие политических институтов не успевает за растущими ожиданиями общества, избалованного длительным периодом экономического процветания: «[Социально-экономические] изменения подрывают традиционные источники политического авторитета и традиционные политические институты; они чудовищно усложняют проблемы создания новых оснований политического единства и новых политических институтов, соединяющих в себе легитимность и эффективность».
Аргумент Хантингтона позволяет объяснить рост протестной активности в развивающихся странах. Его объяснение актуально и для российского случая, где протесты 2011 г. начались на фоне устойчивого роста экономики (около 4% в 2011-м против 5–7% в 2003–2010 гг.). Если же добавить в эту смесь распространение интернета и социальных сетей, серьезно облегчающих координацию между участниками протеста, а также «протестную диффузию» (протесты в одних странах распространяются на другие страны), то остается ожидать роста народных волнений по всему миру.
Выдержат ли политические системы указанных стран рост протестной активности? Бразилия, Россия и Турция – разные страны, представляющие к тому же три разных уровня политической институционализации. Рассмотрим каждую страну в отдельности:
1. Бразилия – устойчивая демократия, находящаяся на самом высоком (из трех стран) уровне развития институтов. Теоретически благодаря этому бразильская политическая система должна успешно абсорбировать протест, адаптируясь под запросы протестующих. В частности, власти Сан-Паулу почти сразу же отменили повышение платы за проезд (ставшее первопричиной протеста), а президент Дилма Руссефф (несмотря на исходную попытку довольно жестко подавить протест) постаралась присоединиться к требованиям протестующих, признала их легитимность, назвала их частью демократического процесса и предложила пакет реформ. Несмотря на налаживание диалога и явный упадок протестной активности, рейтинг одобрения Дилмы снизился за июнь на 27 процентных пунктов (самое резкое трехнедельное изменение президентского рейтинга с 1990 г.). Но в силу отсутствия у нее (пока) сильных конкурентов Дилма по-прежнему наиболее вероятный победитель выборов в октябре 2014 г.
Одновременно институциональная система Бразилии и специфика протеста создает для страны свои особые риски. Высокая демократичность системы не позволяет бразильцам свалить все грехи на Дилму (ведь они сами ее выбирали). Но кто тогда виноват? В этой ситуации винить остается только саму систему, что, в свою очередь, может привести к ее делигитимизации. Так называемый кризис демократического представительства – это феномен, вообще характерный для латиноамериканских стран (в том числе для Перу, Эквадора, Венесуэлы). Ситуацию в Андах подробно описал политолог Скотт Мейнваринг: слабые демократически избранные правительства оказываются неспособными консолидировать власть и предоставить качественные общественные услуги. К тому же популистские соображения склоняют власть наращивать социальные расходы, что на фоне плохой экономической конъюнктуры еще сильнее ухудшает положение страны (см. Аргентина). Отсутствие у текущего протеста ярко выраженных требований и харизматических лидеров вносит свою лепту в этот сценарий, поскольку властям труднее и нивелировать протест, и ответить на запросы протестующих. В итоге растущее недоверие к политической системе и электоральная волатильность еще сильнее подрывают общественные институты – и все может закончиться крахом демократии и приходом к власти харизматического диктатора (см. Венесуэла).
2. Турция – это промежуточный уровень политической институционализации. Несмотря на то что Турция – «несвободная», по рейтингам Freedom House, страна, действующая партия АКП и премьер-министр Реджеп Эрдоган довольно чисто победили на трех последних парламентских выборах. Однако по мере своего нахождения у власти (11 лет, переизбран на очередной срок в 2011 г.) Эрдоган все сильнее концентрирует власть, а в стране усиливаются авторитарные тенденции. В том числе растет преследование потенциальных оппозиционеров, например, так называемое дело Эргенекона – массовые аресты военнослужащих, ученых, журналистов и политиков под предлогом их участия в попытке госпереворота. В отличие от Дилмы, реакция Эрдогана на протесты была жесткой: угрозы, полицейская расправа и оскорбительная риторика в отношении протестующих.
Но в отличие от российского случая, власть Эрдогана ограничена с нескольких сторон. Прежде всего в религиозном плане премьер-министру (представителю происламского крыла) противостоит сильная группа кемалистов (сторонников реформ Ататюрка). В частности, к ней относится и армия, традиционно игравшая в турецкой истории роль сдержек и противовесов власти (и регулярно устраивавшая в стране перевороты – 1960, 1971, 1980, 1997 гг.). Растущая происламская риторика премьер-министра только увеличивает поляризацию в обществе. Кроме того, в институциональном плане в Турции сильны традиции однопартийной системы и власть Эрдогана сильно ограничена его собственной партией АКП. А со стороны членов АКП все активнее слышно недовольство политикой премьер-министра. Поэтому жесткое подавление протестов не останется для Эрдогана без последствий.
Политолог Милан Сволик делит автократии на «конкурентные» и «установившиеся» по степени монополизации власти. В «конкурентных» автократиях элиты еще могут использовать угрозу восстания как ограничитель власти диктатора. «Установившийся» автократ уже настолько сконцентрировал власть в своих руках, что элиты больше не представляют для него существенной угрозы. Даже если (очень огрубив ситуацию) отнести Турцию к так называемым конкурентным автократиям (contested autocracy) в классификации Сволика, сильный уровень институционализации АКП создает внутриэлитную оппозицию власти премьер-министра и может привести к переходу части АКП на сторону протестующих. А если Эрдоган усилит репрессии, то резко вырастет риск военного переворота. Поэтому в турецком случае диалог с протестующими на каком-то этапе очень вероятен.
К тому же недовольство турецкой оппозиции сконцентрировано преимущественно на личности Эрдогана, а это делает систему более устойчивой к народным волнениям, ведь достаточно избавиться от лидера, чтобы вернуть политической системе легитимность.
3. Россия. Наиболее слабый уровень институционализации политической системы – это современная Россия. Это так называемая установившаяся автократия (established autocracy), по Сволику: значимые институциональные ограничители власти политического лидера отсутствуют. Ни армия, ни религиозные группы, ни собственная партия в этом случае не представляют значимой угрозы власти лидера. По Сволику, в таких автократиях раскол внутри элит (в силу слабости самих элит) почти никогда не приводит к потере президентом власти (большинство таких диктаторов покидают власть либо в результате революций, либо под напором внешних факторов). Народные волнения мгновенно, точечно и жестко подавляются, как и в случае российских протестов 2011–2012 гг. (провокации на Болотной, аресты участников, принятие набора ограничительных законов). Подобная схема действий, вероятнее всего, будет применяться и в дальнейшем.
Как мы видим, несмотря на сходство социально-экономических характеристик протестов в Бразилии, Турции и России, действующие политические системы совсем по-разному преломляют их и ведут часто к противоположным результатам. Выживут ли эти политические системы или надломятся под напором социальных волнений и насколько оправдаются предсказания политической теории, мы увидим в дальнейшем.
Мария Гайдар – директор фонда «Социальный запрос»; Мария Снеговая – научный сотрудник лаборатории социокультурных исследований НИУ «Высшая школа экономики», аспирант Колумбийского университета, Нью-Йорк