Правое и левое: Перон ближе Пиночета

Курс на огосударствление и бюрократизацию экономики, возможно, уже не кажется политическим лидерам решением всех проблем. Бюджетное послание президента Владимира Путина и кадровые перестановки в ключевых экономических ведомствах свидетельствуют о понимании того, что в условиях сокращения различных ресурсов (от финансовых до демографических) такой курс ведет лишь к углублению кризисных явлений.

Однако понимание еще не означает принятия решения и наличия воли для проведения его в жизнь, ведь политика в отличие от академического семинара строится на реальных балансах интересов и далеко не всегда на выборе наиболее рационального подхода. Пока же очевидным представляется желание покомбинировать, взяв лучшее и с той и с другой стороны.

По-видимому, правы скептики: это всего лишь стремление отложить решение. В нынешней обстановке усидеть на двух стульях в течение длительного времени не получится. Выбор так или иначе придется делать. Хотя, как знать, может, в ситуации, когда интересы, требующие укрепления роли государства, сталкиваются с логикой развития экономики, снова оживут попытки синтеза экономического либерализма с авторитаризмом и этатизмом в политике. Ведь такое уже было в нашей недавней истории.

Впервые это случилось в конце 80-х гг. прошлого века, когда обнаружился отчетливый конфликт между процессами демократизации и нежеланием обретших политическую субъектность масс согласиться на проведение непопулярных реформ. Именно тогда зазвучали идеи о том, что выход – в установлении жесткого авторитарного режима, железной рукой проводящего рыночные преобразования. Это направление получило название пиночетизма по имени главы чилийской военной хунты Аугусто Пиночета. В дальнейшем подобные идеи неоднократно озвучивались в начале 90-х, уже после распада СССР, но поддержку в верхах так и не нашли.

Трагические события октября 1993 г. и вовсе положили конец творческим поискам в этом направлении, поскольку к тому времени уже успевшие разочароваться в экономических реформах массы ясно дали понять, что дальнейшей маркетизации и либерализации экономики они не допустят.

Думается, что в нынешних условиях попытки такого экономико-политического синтеза и подавно обречены на неудачу. Едва ли госкомпании, естественные монополии и гигантские корпорации с преимущественным государственным участием, привыкшие иметь «эксклюзивные отношения» с бюджетом, так легко согласятся выполнять решения кабинета реформ.

А массы по-прежнему ждут от государства помощи и поддержки, сносных зарплат и социальных пособий, а никак не новой волны рыночных преобразований. Так что базовые условия для реализации подобной модели в современной России отсутствуют. Если запрос на диктаторский режим в обществе и существует, то только на социальный, да еще с примесью национализма, крайне негативно относящегося к попыткам приезжих пристроиться к получению социальных благ.

Если продолжать латиноамериканские параллели, которые все-таки весьма условны, то тут речь скорее идет о востребованности аргентинского перонизма, чем о чилийском пиночетизме.

Впрочем, и без всяких «измов» появление «кабинета реформ» возможно лишь при определенных условиях. Ведь недаром экс-министр финансов Алексей Кудрин не так давно заметил, что может согласиться возглавить правительство, лишь став «политическим премьером». Это означает, что для такого кабинета и премьера не должно быть «белых слобод», «закрытых территорий» и других «священных коров», чьи интересы нельзя трогать, даже если этого требует логика преобразований.

Кабинет реформ не может функционировать в безвоздушном политическом пространстве, опираясь лишь на поддержку президента. Для нормальной деятельности такому кабинету нужно благоприятное отношение со стороны хотя бы части демократически ориентированного общественного мнения. Требуется и институционализация этой поддержки на уровне как федерального парламента, так и законодательных собраний в субъектах Федерации.

Это особенно важно в ситуации, когда на российскую политику огромное воздействие оказывают социал-патерналистские настроения, а в легислатурах всех уровней в подавляющем большинстве представлены лишь партии, транслирующие и эксплуатирующие эти настроения. Следовательно, для политики реформ потребуются иные парламенты с иной структурой партийного представительства, а значит, и досрочные выборы.

И наконец, последнее. Реформаторский кабинет может рассчитывать на расширение поддержки только при условии, если на практике, по крайней мере на визуальном уровне, преобразования не обернутся лишь новым этапом в повышении материального благосостояния государственной бюрократии, которая за истекшие 20 лет привыкла превращать любые «непопулярные реформы» в благо для себя – в новые офисы и дорогостоящие автомобили, повышенные зарплаты и прочие выплаты за тяжелый труд.

Иными словами, реформы уже не могут материализоваться лишь в процесс избавления бюрократии от отягощающих ее социальных обязательств. Но все это потребует системных сдвигов, предполагающих глубокие изменения места и роли бюрократии в обществе, а именно ее превращение из «соли земли русской» в обычных наемных управленцев, прекрасно осознающих, что они живут за счет средств налогоплательщиков.

Однако никаких подвижек в этих направлениях в современной российской политике пока не наблюдается. Видимо, для этого требуются серьезные сдвиги в сознании как масс, так и верхов, реальные изменения на партийно-политическом поле, а не аппаратные пасьянсы и попытки сделать большую политику на тонких и весьма непрочных изменениях текущей политической конъюнктуры.