Гастроли петербургского театра Post: Картинки без выставки

«Да это вообще не театр, – говорили зрители самой свежей работы Пряжко и Волкострелова «Я свободен», – это надо в галерее показывать». В галерее не надо, хотя от театра и правда остался один режиссер с лэптопом, показывающий слайд-шоу и произносящий несколько коротких реплик. В галерее все давно бы ушли, а в театре сидим и смотрим, кашляем, шуршим.

Самый театральный спектакль Волкострелова и Пряжко – «Запертая дверь». В нем есть персонажи и диалоги. Действие разворачивается частью на экране, где разыграны сценки из жизни трех молодых людей, работающих в торговом центре, частью на сцене, где трое других молодых людей скучают за компьютерами в офисе на окраине. Все они прилично одеты, не пьют, не матерятся. Пряжко описывает происходящее скупыми ремарками («Валера у себя в комнате. Смотрит телевизор»). Волкострелов так же нейтрально показывает (Валера у себя в комнате. Смотрит телевизор). Персонажи «Запертой двери» одновременно прозрачны и непроницаемы. Как будто драматург и режиссер с комическим педантизмом выполняют пожелание, чтобы объектом новой драмы были наконец-то не маргиналы-наркоманы-гомосексуалисты, а обычный человек. Пожалуйста: перед нами обычные молодые люди, живущие обычной жизнью, – совершенно в том же смысле, в каком реклама использует формулу «обычный порошок». Еще немного, и будет Хармс: «Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно». Логично, что в следующих спектаклях Пряжко и Волкострелов направляются именно в эту сторону.

Предметом монолога «Хозяин кофейни» вроде бы тоже становится поиск объекта – героя, которого мог бы описать современный драматург. Но фокус уже смещен на субъект – автора, который записывает, как пытается придумать пьесу. Ничего не вычеркивая, не отказываясь от заведомых банальностей, не заботясь о форме: этому тексту отказано в «художественности», как персонажам «Запертой двери» – в индивидуальности.

«Я свободен» – последний шаг, уничтожение субъекта. «Текст» пьесы состоит из 535 фотографий и 13 подписей к ним. Снимки часто размыты, скадрированы кое-как, периодически возникают серии почти одинаковых картинок: визуальность так же неотредактирована и лишена любых намеков на эстетическую ценность, как речь в «Хозяине кофейни». Сюжет – чей-то унылый осенний отпуск, чья-то унылая прогулка в парке, а под конец вообще «это мама попросила недорогие диваны в магазине сфотографировать». Где-то в середине произносится реплика: «На следующей фотке я».

И этот «я» – свободен, потому что анонимен, размыт, неуловим, отвязан и гуляет сам по себе. Ситуация, обратная той, что была в известном фильме Виталия Манского «Частные хроники. Монолог», где любительские съемки из сотен семейных архивов скреплял закадровый рассказ от лица вымышленного персонажа, чья жизнь была зарифмована с историей последних десятилетий СССР. Субъект спектакля «Я свободен» – хармсовский рыжий человек, у которого не то что истории, а вообще ничего не было, «так что непонятно, о ком идет речь».

На резонный вопрос о смысле и целях такого искусства можно ответить, что это пусть не новая, но безупречно честная стратегия. Вариация знаменитой формулы Беккета: «Выражать нечего, выражать нечем, выражать не из чего, нет желания выражать, равно и как обязательства выражать». Художник, обладающий наивностью и упорством, чтобы найти собственный путь до этой границы, найдет и способ ее преодолеть.