Фильм "Черная Венера": зритель в неловком положении

Абдель Кешиш – француз тунисского происхождения, иммигрант, и это объясняет многое в его фильмографии. Все его герои – пришлые, мигранты, чужаки на чужой земле. Черные и арабы из мультикультурной Франции, где они все равно остаются париями. И причина этого – не столько в общественном устройстве, сколько в самой природе, состоящей – наперекор идеям глобализма – из непреодолимых и фатальных различий.

«Черная Венера» – первый исторический фильм Кешиша – уже на пальцах объясняет, как белый мир относится к черному, а человек – к другому человеку. Особенно к тому, кто не похож на него.

Это реальная история южноафриканки Саарти Баартман, более известной как «готтентотская Венера». Природа наделила ее особенно пышными формами и особой физиологией, вполне типичной для представителей ее народа. Но «цивилизованные» европейцы XIX в. (всего-то столетие назад) воспринимали красоту Саарти как аномалию, в которой они находили и смех, и секс. Они же решили на этом заработать, привезли Саарти в Европу и заставили ее участвовать в порнографических фрик-шоу за гранью дозволенного.

Собственно, если бы эта лента исчерпывалась политкорректным пафосом и указующим перстом в адрес Европы, более «дикой», чем «третий мир», говорить было бы не о чем. Но «Венера» – не столько об эксплуатации, колонизации, варварстве и прочих свойствах просвещенного европейца.

Весь трехчасовой фильм – серия представлений с участием Саарти, которые раз от раза только «крепчают». В начале она диковинное животное в клетке и на поводке, на которое пялятся, но боятся дотронуться, ближе к концу – уже просто порнографическое тело без следов индивидуальности, которое по очереди пользуют в борделе.

Это превращение – из человека в тело, из тела в вещь, из вещи в ничто – мастерски закручено Кешишем в воронку или уходящую вниз спираль. И чем дальше, тем больше его внимание переключается с главной героини на ее зрителей. Фактически путь Саарти – это постепенный переход из субъекта в объект, существующий лишь до тех пор, пока на него смотрят другие. Ее образ – это живое и монументальное воплощение сартровской формулы «ад – это другие».

В этом смысле «Черная Венера» – кино о природе любого зрелища и зрителей, смотрителей в каком-то уже церберском обличье. Это касается и вуайеристской природы кинематографа, которую Кешиш тоже выворачивает наизнанку. Он воспроизводит шоу с участием Саарти таким образом, что мы можем сполна испытать отвращение к их потребителям и одновременно к самим себе, еще одним свидетелям чужого ада, которые все равно на него смотрят – вместо того чтобы отвернуться и отказать ему в существовании. Но отвернуться никто не может – ни мы, ни сам режиссер, прекрасно понимающий, что лишь подливает масла в огонь этого адского шоу, пускай и под критическим соусом. Потому что, как ни крути, удовольствие от зрелища куда сильнее чувства вины за увиденное. И это еще одна ошибка человеческой природы.