Фестиваль NET открылся и немедленно выпил

Спектакль играют в маленьком зале, зрители сидят вплотную к сцене, на сцене длинный стол, за столом люди, на столе пустые бутылки. Люди пили.

Долго пили, совсем устали. Успели почти протрезветь. В углу сцены до потолка громоздится пустая тара. Свет болезненный, такой, как под утро, когда пить больше нет сил. Слова такие, как под утро, когда все выпито и сказано. Бегущая строка на стене напоминает «содержание предыдущих серий», но не только: тут и то, что вертелось у героев на языке в выброшенных из спектакля сценах, и то, что еще будет произнесено. Разрозненные мысли, которые бродят из одной головы в другую. Или внутренний монолог, который никак не складывается. Рифмы между репликами персонажей и бегущей строкой тоже ускользают: может, они есть, а может, и нет.

Четвертый акт. Сказано все, кроме главного. Ну, вы со школы помните. Хрестоматийное, про человека. На трезвую голову повторять неловко, спьяну глупо, а вот в этом безжалостном промежутке между угаром и похмельем – в самый раз. С такой физиологической точностью пьесу Горького не ставил, кажется, никто. Налейте, что ли, и нам.

Нальют.

К середине спектакля у обитателей ночлежки открывается второе дыхание. Находится непустая бутылка. Тут публике мало не покажется. Сатин (Дайнюс Гавенонис) пьет с добровольцем на брудершафт. Потом стаканы пускают по залу. Без дураков: водка настоящая. Актеры идут вразнос, переходят на крик, на сцене бьется посуда, в зал летит печенье: нате, закусите. Вот как мы можем, оба-на!

Соблазнительно предположить: а ведь это и есть театр, от которого отказывается теперь Коршуновас, – избыточный, балаганный, истеричный, фальшивый. Его внезапная разнузданность соотносится с негромкой и жесткой интонацией остального действия так же, как бегущая строка – с произносимыми репликами: рифма есть, но насколько она неслучайна? В финале-то Коршуновас опять сочиняет нарочито театральную сцену с пафосом и сантиментом: Актер (Дариус Гумаускас), который, как нам уже сообщили, удавился, забирается на груду пустых ящиков в углу (а какие тут еще могут быть котурны?) и читает куски из «Гамлета».

В «Гамлете», которым фестиваль NET открывался два года назад, Коршуновас тоже выяснял отношения с театром: шекспировская трагедия разыгрывалась в гримерке. И заводила режиссера в тупик. Размашистая манера и эффектные метафоры его прежних постановок больше не работали, но «Гамлет» был попыткой дойти по этому пути до конца, упереться в стену. «На дне» – театр после театра. Отбросив предшествующие акты драмы, здесь надо заново задавать вопрос о том, как звучит человек: гордо? саркастично? громко? тихо? Не человек вообще, а человек на сцене.