Дневник экономиста: Возвращение к вечному спору
Узловыми моментами в истории оказывались не только великие битвы, но и ожесточенные интеллектуальные сражения. Все мы знаем споры об устройстве Вселенной, о физике и об эволюции жизни на земле. Экономические споры в этом же ряду. Разница лишь в том, что экономика не относится к числу естественных наук, и это делает ведение дискуссии особенно трудным. Именно поэтому сражения в экономической науке часто заканчиваются вничью.
Сто лет назад умами владела классическая теория. Считалось доказанным, что рынки сами по себе ведут в направлении полной занятости. Они либо уже обеспечивают полную занятость, либо быстро наверстывают упущенное, если ситуация ухудшается в результате «внешнего шока». Единственным, что могло помешать благотворному действию невидимой руки рынка, было вмешательство государства.
Но в 1929–1932 гг. разразилась Великая депрессия, и известность приобрел Джон Мейнард Кейнс. Кейнс доказал, что рынки не обладают свойством автоматически обеспечивать полную занятость. Невидимая рука могла допускать ошибки, и это стало оправданием для проведения государственной политики, направленной на поддержание занятости.
Кейнсианство владело умами около 30 лет. Гарвард царствовал, Чикагский университет томился на задворках. Но в 1960-е гг., восстав из забвения, Чикаго начал контратаку. Движение возглавил Милтон Фридман, за которым пошли десятки молодых и талантливых учеников. В сущности, они добились восстановления в правах классической теории. Их доказательства того, что рынки мгновенно или почти мгновенно создавали полную занятость, звучали тем более убедительно, что были выражены в математических формулах. Теория адаптивных ожиданий, теория реального делового цикла и информационной эффективности рынка – все они родились в Чикагском университете, а их авторы позже были награждены Нобелевскими премиями и всеобщим признанием.
Политики, конечно, не понимали математики, но они приняли главное: рынки – это хорошо, государство – плохо. Кейнсианцы отступали и выходили из моды. После Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер кейнсианские политические рецепты были отброшены, а рынки – дерегулированы. Но теперь наступил экономический кризис, почти депрессия, и экономическое сражение возобновилось.
Те, кто следит за сегодняшней дискуссией, знают, что в ее центре – эффекты бюджетного стимулирования. Одна из самых характерных схваток произошла между историком Нилом Фергюсоном и экономистом, обозревателем New York Times Полом Кругманом. Историк Фергюсон в своей статье в Financial Times настаивал на том, что политика увеличения бюджетных дефицитов только взвинтит долгосрочные процентные ставки, а значит, стимулирующий эффект государственных вливаний будет нулевым: государственные инвестиции просто вытеснят частные деньги. Разгневанный Кругман напомнил в своем блоге, что еще Кейнс доказал: подобное вытеснение возможно только при полной занятости. При наличии незанятых ресурсов дефицит бюджета не вызовет роста ставок, не подтолкнув экономику к росту. «Невежественные заявления Фергюсона, – язвительно добавлял Кругман, – доказывают, что мы живем в темные века макроэкономики. Знания, добытые с таким трудом, благополучно забыты».
Интересно, что по содержанию этот диспут повторяет дискуссию между Кейнсом и министерством финансов Британии, развернувшуюся в 1929–1930 гг. Чиновники считали, что государственные расходы, профинансированные за счет заимствований на рынках капитала, уменьшат частные заимствования на тот же объем. Кейнс парировал, что, будь это правдой, мы бы наблюдали подобный эффект после каждого выпуска госбумаг. Позже экономисты министерства финансов заняли менее уязвимую позицию. Опасность чрезмерных государственных расходов не столько в том, что они физически вытеснят частные инвестиции, сколько в том, что вытеснение будет «психологическим». Стоит возникнуть сомнениям в платежеспособности государства, как начнется утечка капитала, которая резко увеличит стоимость государственных заимствований. Кругман вполне разделяет эти опасения.
Обречены ли мы раз за разом выслушивать одни и те же аргументы? В данном конкретном споре я скорее на стороне Кругмана. Но я отнюдь не считаю, что Фергюсон откатился к первобытным представлениям об экономике. Думать так – значит признать, что экономика все-таки естественная наука.
Кейнс был убежден, что разные времена требуют разных экономических моделей. Гениальность «Общей теории занятости, процента и денег» в том, что эта книга носит достаточно общий характер, чтобы вместить в себя большое разнообразие моделей, возможных в разных ситуациях. Рынки могут вести себя так, как это описано в классической или неоклассической теории, а могут и «сбиться с пути». Меры предосторожности нужны именно на случай «непослушания» рынков. В конце концов, кейнсианская революция заключалась не в триумфе правильной науки над неправильной, а в победе трезвой оценки ситуации над предвзятыми «партийными» точками зрения.