Как это было

Вышедшие на прошлой неделе в издательстве «Время» воспоминания Гилмана (он возглавлял российскую миссию Международного валютного фонда в 1996–2002 гг., а начал заниматься Россией в МВФ с 1993 г.) – фактически первые мемуары сотрудника МВФ такого уровня о событиях, в которых он участвовал по долгу службы.

С начала 1990-х гг. поведение России как заемщика МВФ, выдававшего кредиты на условиях проведения согласованной экономической политики, сильно отличалось от поведения других реципиентов фонда. Обычно, пишет Гилман, чиновники страны-заемщика спорили с МВФ на этапе согласования программы действий, а договорившись, ее исполняли, но «в России ничего подобного не происходило». Чиновники с легкостью соглашались со всеми предложениями МВФ (о редком для начала 1990-х гг. исключении см. врез), но не реализовывали их.

Бесполезной была и техническая помощь: в ответ на вопросы России по НДС США прислали специалистов по подоходному налогу (НДС там нет), а европейские консультанты предлагали отправлять импортный алкоголь на склады, продавая его тому, кто предложит более высокую пошлину на аукционе.

В сотрудничестве России и МВФ выработалась странная сезонность. Во II квартале страна начинала проводить согласованные в начале года реформы; в III появлялась «некоторая успокоенность», программа сбивалась с курса; в IV воцарялось чувство неизбежности провала, а в начале года, после переполоха в политическом истеблишменте, чиновники брались за разработку новой программы «в надежде справиться-таки на этот раз с проблемами. Далее начинался следующий цикл». Поэтому, например, глава МВФ Мишель Камдессю ежегодно объявлялся в Москве в конце зимы.

Надежды на лучшее У МВФ появились в 1997 г. в связи с приходом «команды реформаторов». В сентябре на конференции в Гонконге Анатолий Чубайс был самым счастливым министром финансов из 182: рубль стабилен, реформы необратимы, копится валютный запас. «Деньги текли в Россию рекой, западные инвесторы старались побольше вложить в российские активы», – вспоминает Гилман лето 1997 г.: российские риски снизились, инвесторам казалось, что «наконец возобладали позитивные тенденции и, если только власти не будут совершать каких-то безумств, благоприятное отношение к России будет только улучшаться».

Стала формироваться кредитная история: по оценке Merrill Lynch, в 1997 г. Россия получила 7% кредитов, выданных развивающимся странам. Даже начавшийся кризис в Азии казался возможностью, а не опасностью: в Гонконге Чубайс предложил разочарованным в Таиланде инвесторам выбрать Россию в качестве тихой гавани.

Впрочем, главной опасности не предчувствовал и МВФ, признает Гилман. Фонд боролся с бюджетным кризисом (в виде налогов бюджет получал жалкие 9% ВВП), а валютного кризиса не ждал и не настаивал на девальвации рубля. МВФ обсуждал мягкую девальвацию, но российским властям об этом даже не сообщал, опасаясь утечки информации и паники на рынке.

Не привели к успеху и усилия по сбору налогов у крупных компаний в декабре 1997 г.: «так и осталось неясным, что же произошло»; с российской стороны при этих обсуждениях «ощущалась явная неловкость». В 1998 год страна вошла с очевидным вакуумом власти, ожесточенной внутриполитической борьбой, а чиновники, показывает Гилман, больше руководствовались интересами крупных компаний, чем государства. «Бывают события, не поддающиеся управлению: что бы люди ни делали, получается не лучше, а хуже, – вспоминает научный руководитель ВШЭ Евгений Ясин. – Зато кризис сделал все то, чего долгие годы не могло сделать правительство».