Дата: Год рождения системы

Значимость событий, которые во многом предопределяют дальнейший ход развития той или иной страны, наиболее явственно ощущается в переломные эпохи. Со времени вооруженных столкновений в Москве 3–4 октября 1993 г. между сторонниками президента Ельцина и Верховного совета, завершившихся военным разгромом высшего органа представительной власти, прошло 15 лет. За эти годы завершился один цикл в постсоветской истории страны, начало которому положили драматические события октября 1993-го. То был период адаптации России к изменившимся условиям жизни («лихие 90-е»), создания новых институтов, на облик которых сильное влияние оказал октябрь 1993-го. Сегодня, по всей видимости, близится к завершению второй цикл, в ходе которого произошла нормализация и стабилизация общественной системы уже на ее собственном базисе. В логике смены фаз политического процесса интерес к переломным моментам истории, к числу которых, несомненно, относятся события 15-летней давности, – не просто дань печальному юбилею, а потребность в понимании тенденций посткоммунистического развития России. Некоторые факты тех дней относятся к числу белых пятен, которые еще предстоит изучить историкам (взять, например, роль пресловутых снайперов, обстреливавших случайных прохожих с крыш домов), говорить о различных аспектах влияния октября 1993 г. на всю последующую историю страны с большой определенностью можно уже сегодня.

Чужая война

В конфликте между президентом и Верховным советом, игравшим главную роль в политике страны периода «августовской республики», которая образовалась в результате стремительного распада СССР и потому сохранила переходную и где-то противоестественную структуру высшей власти, обращают на себя внимание две непересекающиеся линии. С одной стороны, этот конфликт отражал глубокий политико-идеологический раскол тогдашнего российского общества по отношению к политике реформ, проводившейся президентом Ельциным и его командой. Подобный раскол, прошедший через все общественные слои и группы, как находившиеся на нижних этажах социальной лестницы, так и относимые к элитам, разделил Россию на сторонников быстрого перехода к рынку и демократии и критиков этой стратегии. Коалиция противников политики Ельцина включала тех, кто не одобрял именно либеральный, ельцинско-гайдаровский вариант реформ, противопоставляя ему «китайский», этатистский путь преобразований, и тех, кто отвергал сам принцип рыночного хозяйства в России. Немногочисленные группы, придерживавшиеся промежуточных позиций, не могли определить ход истории в эпоху острого гражданского конфликта. С другой стороны, когда противостояние между двумя институтами власти переросло в прямые вооруженные столкновения, разделенное общество в целом предпочло остаться в роли постороннего. По-видимому, к тому моменту оно настолько разочаровалось в своих лидерах и группах, оказавшихся в числе главных участников событий, что не увидело в них выразителей своих интересов. Это обстоятельство еще раз подтвердило важную особенность российской (и не только) истории: судьбу страны в переломные моменты определяет активное волевое меньшинство. Оно и задает основные векторы ее развития на долгие годы вперед.

Могли ли сторонники Верховного совета победить в те трагические дни? Теоретически да, окажись они более гибкими и одновременно решительными, а их вожди – более харизматичными и удачливыми.

Победа бюрократов

Но Ельцину как политику в персональном плане они проиграли по всем статьям. С точки же зрения реальной расстановки сил, существовавшей тогда в российских элитах, шансов на победу у команды Руцкого и Хасбулатова практически не было. Идеологически заряженных активистов, сражавшихся друг с другом, жертвуя жизнями, с обеих сторон было немного. Во всяком случае, недостаточно, чтобы обеспечить победу президенту или Верховному совету в общенациональном масштабе. А вот различные группы номенклатуры, втянутые в конфликт с обеих сторон, но большей частью оставшиеся на втором плане событий, как это ни парадоксальным может показаться, в конечном счете имели весьма близкие цели. Большая часть постсоветской номенклатуры, в том числе и той, которой не нравился Ельцин с его политикой и «шашнями» с реформаторами «из вчерашних завлабов» да с «площадными демократами», на самом деле уже тогда не хотела возврата назад, в слегка модифицированное советское общество. В стране началась массовая приватизация, которая при наличии ничего не понимавшего в этих сюжетах населения открывала перед бывшими советскими хозяйственниками и партийно-советскими чиновниками огромные возможности обогащения. А вот вожди Верховного совета так и не смогли дать этой части номенклатуры внятный сигнал о том, что готовы и способны обеспечить ее мирное врастание в новый хозяйственный и социальный уклад. Вместо них это сделал президент Ельцин, но уже после своей победы над Верховным советом. Отказ от политики радикальных социально-экономических реформ, создание общественно-политических условий для успешной интеграции в рынок обеих крыльев российской номенклатуры, как победителей 1993-го, так и побежденных, – эти последствия октябрьских событий в значительной степени предопределили государственно-бюрократический характер российского капитализма. И заодно предохранили правящий слой от опасных расколов. В сложных условиях 90-х, когда ресурсы государства были резко ограничены, эта модель допускала довольно широкое пространство для частнопредпринимательской инициативы, конкурентность и открытость в политике. В 2000-е, когда у государства снова появились ресурсы, и немалые, чиновничество вернуло себе доминирующую роль. В экономике бизнес попал в жесткую зависимость от госаппарата, а в политике все независимые от государства игроки либо вовсе ушли с политической сцены, либо превратились в полностью контролируемых исполнительной властью актеров.

Прелесть консервации

Впрочем, у отказа от продолжения глубоких рыночных реформ после октября 1993 г. могли быть и иные причины. Какие бы цели ни преследовали сторонники Верховного совета, в публичном пространстве они мотивировали свои действия категорическим неприятием социально-экономической политики первых лет ельцинского правления. Они клеймили ее как антинародную, приведшую лишь к обнищанию большей части населения и обогащению горстки «жуликов». Ельцин, всегда тонко чувствовавший вектор массовых настроений, понял, что он достиг предела допустимого в реформировании экономики и социальной сферы, на который значительная часть общества была готова согласиться. Поэтому столь странный симбиоз и остался доминировать в повседневной жизни миллионов людей на многие годы вперед. Свободные цены на товары и услуги, но при этом дешевое приватное пространство в виде старого жилья советской эпохи, по решению правительства ставшего частным, и привычные – пенсионная система, здравоохранение и образование. И население в общем-то приняло эту схему. Она оказалась созвучной психологии общества, вырвавшегося из-под надоевшего тотального контроля государства и еще не успевшего устать от свободы. Зарабатывать или нет – это личностный выбор каждого гражданина, но на частное и, что не менее важно, привычное пространство личности власть не покушается. Делит где-то вверху нефтяные и металлургические компании, предоставляет кредиты нужным людям. Но нас это не беспокоит. Нас не трогают. Во многом благодаря действенности этой нехитрой формулы и удалось сохранить стабильность в стране, избежать гражданской войны в тяжелые 90-е гг.

Ошибка российских властей, сделанная уже при Путине, состояла в том, что они не учли этой сильной патерналистской составляющей массового сознания. Когда они решили, что огромной президентской популярности хватит для того, чтобы убедить население согласиться с потерей дешевого жилья и коммунальных услуг, натуральных льгот и бесплатного здравоохранения и образования в обмен на обещание светлого будущего в обозримой перспективе. В конечном счете непопулярные реформы, как и при Ельцине после 1993 г., пришлось откладывать.

С точки зрения влияния на политическую систему страны октябрь 1993 г. убедил элиты, что существование сильных институтов и процедур не является столь уж необходимым. «Злоупотребление» ими ведет в тупик, подобно тому, как не могли прийти к компромиссному решению, потратив огромное время на переговорные процедуры, президент и Верховный совет. Поэтому в России была принята Конституция, приведшая к возникновению персоналистского политического режима, при котором президент в первую очередь верховный арбитр, «по справедливости» решающий деликатные споры внутри элиты. Эта же система создала благоприятные условия для того, чтобы процесс передела собственности принял перманентный характер. Вместе с ослаблением роли публичных институтов новая система сузила возможности для участия населения в политике. В противовес открытости и безалаберности «августовской республики» процесс принятия решений стал закрытым. И вместо лидеров общественного мнения, как было до 1993 г., ведущими политиками постепенно стали никому не известные и никем не избранные чиновники – охранники, секретари, письмоводители, чей основной политический ресурс – доступ к «главному». Такая система, может быть, хороша для поддержания стабильности. Но вот для осуществления глубоких общественных изменений она не годится, поскольку ориентирована лишь на самосохранение и не любит рисков.

Могли ли у октября 1993 г. быть иные политические последствия? Как ни печально это констатировать, вряд ли. Трагические события той осени продемонстрировали, что российское общество, вспыхнув на короткий период конца 80-х – начала 90-х гг., вновь потеряло интерес к политическому активизму, опять, как и много раз в истории, согласившись стать безучастным зрителем происходящего. А это значит, что судьбу страны определяли люди с вполне конкретными и как минимум не долгосрочными общенациональными целями и интересами.