Август 68–го: Забыть Яна Палаха

Один знакомый журналист, вернувшийся из Праги в 1969 г., куда он незадолго перед этим въехал практически на танке, рассказывал: «Не поверите, как чехи нас не любят!»

Интервенция Советского Союза в Чехословакию в августе 1968 г., смещение реформистского руководства Александра Дубчека, масштабные репрессии против участников Пражской весны вызвали огромный резонанс в западном мире, навсегда лишив советский коммунизм ореола реализованной утопии, демократии и прогресса, в которые долгое время верили европейские социалисты. Сегодня по всей Европе проходят конференции и памятные мероприятия, посвященные тем событиям. В России о Праге 1968 г. молчат и власти, и совестливая интеллигенция.

В феврале 2008 г. «Левада-центр» провел опрос общественного мнения, что вообще люди помнят об этом и кто именно?

Знает о том, что происходило в Праге весной и летом 1968 г., всего лишь четверть россиян (27%). Большинство из них «что-то слышали» об этом, но «точно сказать не могут». Такое состояние общественной памяти неудивительно, учитывая, что представления о тех событиях складываются из трех источников: основной – советские газеты, радио и телевидение, очень тенденциозно освещавшие движение за демократические реформы в ЧССР и детали его подавления; второй источник – личный опыт участников или рассказы очевидцев, как правило солдат и офицеров, участвовавших во вторжении; и наконец, третий – зарубежные радиопередачи и самиздат. Самиздатские материалы, впрочем, относятся уже к более позднему времени. Кроме того, на отношение среднего поколения (нынешних 40–50-летних) к Пражской весне повлияли перестроечные СМИ, а также рассказы старших. Но у самых молодых в головах остались лишь препарированные советские схемы учебников новейшей истории, не вызывающие какого-либо заинтересованного отношения.

«Вполне информированными», т. е. имеющими определенное мнение, считают себя менее 10% опрошенных. Более половины (57%) из этих самых «осведомленных» – люди пенсионного возраста (старше 55 лет). Чем моложе опрошенные, тем меньше они знают о пражских событиях: 30% «знающих» – это люди в возрасте от 40 до 50 лет; 12% – 25–39 лет, а совсем молодых (от 18 до 24 лет) практически нет (0,7%). Такой состав помнящих свидетельствует о том, что знание о событиях тех лет не воспроизводится, поскольку оно носит почти исключительно характер личных свидетельств. Существующие институциональные каналы передачи исторической памяти (университет, школа, СМИ) блокируют передачу знаний о том времени. В результате мы имеем дело с непроработанным, нерационализированным отношением к прошлому. В нем сочетаются самые разные версии тогдашних событий, но соединяются они по логике сознания, травмированного распадом СССР.

Наиболее часто называемая сегодня версия того, что происходило тогда в Чехословакии, – «восстание против режима, навязанного Советским Союзом» (14% от всех опрошенных), или «попытка демократического обновления социализма» (6%). Реже воспроизводится официальная трактовка советского времени: «попытка антисоветских сил в руководстве ЧССР произвести переворот и оторвать страну от соцлагеря» (7%) или «подрывная акция западных стран с целью оторвать страну от соцлагеря, попытка расколоть соцстраны» (6%), «стихийные выступления дезориентированных масс против коммунистического руководства Чехословакии» (2%). Впрочем, несмотря на разногласия, у опрошенных преобладает мнение о том, что реформистские настроения были характерны для всех стран, входящих в соцлагерь. Даже СССР здесь не был исключением (правда, такое мнение высказывает лишь один из каждых четырех опрошенных).

В конце 1960-х гг. конформизм соотечественников был очевиден: поддерживающих интервенцию тогда было вчетверо больше, чем тех, кто сочувствовал сторонникам реформ в Чехословакии. Сегодня мнения изменились и соотношение симпатизирующих чехам и поддерживающих действия советского руководства составляет 12 и 14 (19% затруднились с ответом).

Отношение к вводу советских войск в Чехословакию остается также очень разным, что говорит об отсутствии в общественном мнении доминирующей, авторитетной точки зрения на те события. Официальную версию вторжения («ввод войск был ответом советского руководства на просьбу «здоровых сил» в руководстве ЧССР») разделяет сегодня лишь 7% опрошенных. Гораздо больше тех респондентов, которые считают, что целью вторжения было «подавление народного движения против социализма» и «устрашение потенциальных противников СССР и коммунистической власти в других странах соцлагеря» (в сумме такие варианты дали около трети опрошенных). Но чаще всего опрошенные старались оправдать действия брежневского руководства, выбирая как бы нейтральный, безоценочный вариант интерпретации: «ввод войск был попыткой любыми средствами удержать Чехословакию в составе соцлагеря», сохранить советский блок стран от раскола, становящегося неизбежным в случае выхода Чехословакии из-под контроля СССР (26%). Близки к этому два других объяснения мотивов, которыми могло руководствоваться Политбюро: страх «перед полным крахом коммунизма в СССР и других странах», который можно предотвратить только силой (так думает 7%), и столь же апологетический вариант – «войска вводились, чтобы предупредить перерастание локального кризиса в мировую войну». Эти объяснения очень показательны для понимания логики нейтрализации «нечистой совести» российского населения. Суть их сводится к тому, что «мы», СССР, в любом случае будем использовать силу, но лучше это сделать раньше, чтобы опередить западные страны, которые-де должны прийти на помощь чешским демократам, когда советское руководство пошлет войска на их подавление. Такая аргументация от противного («лишь бы не было войны» – выбор в пользу «малого зла», лишь бы избежать «большего») – необходимые механизмы национальной мобилизации и консолидации вокруг власти. Принимая такие доводы, люди начинают прощать режиму все преступления в прошлом и произвол в настоящем. Этот аргумент все еще работает: доля тех, кто и сегодня считает, что в 1968 г. на самом деле была угроза военной интервенции НАТО в Чехословакию, в полтора раза больше, чем тех, кто склонен считать это демагогией и пропагандой, одним из приемов манипулирования массами (18% и 12% соответственно).

В целом общественное мнение России оказывается явно несостоятельным при необходимости дать оценку всему, что связано с событиями и деятелями Пражской весны. Большая часть даже тех, кто считает себя «компетентным и информированным», затрудняются ответить на вопрос, какое влияние оказали пражские события на жизнь населения ЧССР. Шесть процентов сказали, что «никакого», 11% считают, что «нормализация» дала положительные результаты, 13% полагают, что влияние было сугубо «негативным», но не изменило исторический ход событий. Тем самым российское общество решительно не желает отвечать за те преступления, которые совершило советское руководство. Соотношение тех, кто считает, что России, как преемнице СССР, следует признать вину за репрессии против чешского народа и оккупацию 1968 г., и тех, кто против этого, составляет 11 и 27. Но, как бы ни расходились мнения опрошенных, абсолютное большинство едино в одном: подавление чешского движения за свободу и реформы окончательно дискредитировало и СССР как тоталитарную систему, и сами идеи социализма.