Пражская весна: Невыученные уроки
Пражской весне, начавшейся с дискуссий на страницах органа чехословацкой компартии – газеты «Руде право», в апреле нынешнего года исполнилось 40 лет. В 1968 г. Советскому Союзу оставалось существовать еще чуть больше 20 лет – время жизни одного поколения. Те, кому тогда было 20, стали свидетелями и участниками перестройки. Они не были ее инициаторами, но именно от них зависел успех начатых реформ. Понять условия, в которых оказались молодые люди, ставшие последним советским поколением, равно как и обстоятельства, влиявшие на их образ мысли и восприятие реальности, сегодня представляется неожиданно интересным и значимым, поскольку перед Россией встает перспектива очередного застоя.
Используя армию и КГБ, советское руководство сместило правительство Александра Дубчека, провело чистки, изолировало участников демократического движения и тем самым нейтрализовало непосредственную угрозу целостности или существованию социалистической системы. Наступила эпоха «нормализации». Еще в 1970-е гг. влияние на советское общество событий, происходивших в Чехословакии весной и летом 1968 г., последствия вторжения советских войск, подавления процессов демократизации в этой стране, репрессий, эмиграции казались незначительными. Но в долговременной перспективе этот успех представляется очень сомнительным. Как это часто бывает при ретроспективных оценках репрессивных режимов, сейчас ясно, что те события следовало бы рассматривать как одну из отдаленных причин краха самого СССР. Но тогда мысль о крахе советской власти представлялась несерьезной.
Трещины в монолите
С внешней точки зрения СССР в 1960-е гг. представлялся мощным развивающимся тоталитарным государством, но изнутри картина выглядела несколько иначе. Монолит уже пронизывали невидимые трещины. Сверхмилитаризованная государственная плановая экономика могла функционировать только за счет перераспределения доходов населения, обрекая его на хроническую бедность и дефицит самых необходимых товаров и услуг. Начатая Хрущевым критика культа личности Сталина подрывала легитимность системы, ослабляя тем самым позиции и самого Хрущева как символического представителя высшей власти в этой системе и одновременно ее реформатора. Венгерское восстание 1956 г. медленно вытеснялось из общественной памяти, но окончательно никогда не исчезало, оставаясь постоянным напоминанием о скрытых угрозах существованию советской империи. Внутри страны периодически вспыхивали массовые конфликты, казалось не имевшие между собой ничего общего, но сигнализирующие об общем неблагополучии режима (волнения на Кавказе, просталинские демонстрации в Тбилиси, расстрел рабочих в Новочеркасске в 1962 г.). Неэффективность системы, лишенной прямого принуждения к труду, обеспечиваемого террором, становилась все очевидней. Административные импровизации Хрущева не только не решали проблем развития и инноваций внутри тоталитарной системы, но вызывали обратный результат – дезорганизацию управления, что раздражало партийно-хозяйственную номенклатуру, порождая диффузное корпоративное сопротивление. Необходимость реформирования системы осознавалась все сильнее, и ожидания этого были распространены в самых разных слоях и группах населения.
Снятие Хрущева со всех постов и приход к власти Брежнева стали началом консервативно-охранительной политики: критика советской системы под лозунгом борьбы с культом личности стала невозможной, напротив, началась тихая реабилитация Сталина. Нерешительные попытки Алексея Косыгина как-то реформировать экономику также закончились ничем. Время относительной либерализации режима уходило в прошлое, и это остро ощущалось современниками. В 1966 г. состоялся первый после смерти Сталина публичный политический процесс над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. По мере ужесточения цензуры появился и становился все более популярным самиздат, а на его основе возникло и правозащитное движение («Хроника текущих событий» выходила с апреля 1968 по 1983 г.).
Подавление Пражской весны стало сигналом отказа от идеи реформирования социализма как системы, а затем – признаком отказа и от самой идеи социализма, началом окончательной и бесповоротной дискредитации всей марксистской идеологии и философии. Через 20 лет это обстоятельство привело к тому, что планы трансформации КПСС, раздела ее на две партии, одна из которых была бы реформистской, социал-демократической в западноевропейском смысле, а другая – консервативно-номенклатурной, уже не могли быть реализованы. Фаза «критики извращений идей социализма» или построения гуманистического социализма, «социализма с человеческим лицом» в период перестройки была пройдена в течение нескольких месяцев 1989 г.
Осенью 1968 г. вопрос о перспективах мирной и эволюционной трансформации репрессивного режима в нечто более гуманное и менее жестокое по отношению к человеку, более эффективное с точки зрения общественных ценностей (науки и культуры, свобод и прав человека, качества жизни, общих ценностей) был закрыт и снят уже навсегда. Для партаппарата и интеллигенции, по-разному смотревших на происходящее в Чехословакии, поражение деятелей Пражской весны стало знаком нереформируемости тоталитарного режима в принципе. В массовом же сознании эта проблема не была даже сформулирована, поскольку не было ни публичной сферы, ни прессы, способной обсуждать эти вопросы.
Разочарование в действии
После 1968 г. волны все еще лояльных к власти протестов (кампания коллективных писем протеста против вторжения в ЧССР или в защиту осужденных в связи с этим диссидентов, направляемых руководству страны и в редакции центральных газет) быстро прекратились под влиянием репрессий и сознания бессмысленности и нерезультативности таких акций. В итоге антисоветские настроения среди интеллигенции стали вполне определенными, хотя и абсолютно лишенными какой-либо перспективы практического действия, более того – парализовавшими саму мысль о необходимости подготовки к предстоящим практическим изменениям. В этом заключается одно из главных отличий процессов в СССР от аналогичных, протекавших в странах Центральной и Восточной Европы, где репрессии против инакомыслящих стимулировали в конечном счете развитие гражданского общества, заставив осознать важность политических компромиссов между разными группами оппозиции, необходимость взаимодействия внутренних противников режима с эмиграцией, с рабочими, с церковью и т. п. В СССР публичные выступления интеллигенции против бюрократического произвола и некомпетентности в разных областях, родственные чешскому движению «за социализм с человеческим лицом», прекратились уже к 1970–1972 гг. Прошедшие в 1970–1973 гг. мягкие чистки в научной и культурной среде сделали интеллектуальную атмосферу в стране безнадежно серой и конформистской. Состояние деморализации в эпоху застоя стало одной из причин полной неготовности интеллектуалов к политической деятельности в момент, когда система в конце 1980-х гг. начала рушиться прямо на глазах. Изменения стали реальностью, но понимания происходящего, равно как и навыков необходимой практической работы, как оказалось, ни у кого на тот момент не было – ни у юристов, ни у экономистов, ни у социологов, ни у политиков.
Реакцией на этот тупик стал идеологический процесс совершенно иного порядка: реанимировался консервативный русский национализм. Но в отличие от национальных идеологий в восточноевропейских странах, в центре которых находились вопросы эмансипации от империи, а позже – от СССР, русский национализм был консервативным, охранительным и антимодернизационным по своему духу. Довольно мутное по составу, это течение мысли поначалу сочетало интерес к неимперскому культурному прошлому, к «почве и крови», отчасти к православию, и не слишком противоречило советской идеологии великодержавности и милитаризма (хотя дело не обошлось без конфликтов и напряжений). Но позднее в нем все сильнее проступали мотивы национальной исключительности и превосходства над другими. В период перестройки они, казалось, ушли навсегда. Однако уже во второй половине 1990-х гг. массовое разочарование в реформах привело к тому, что русский национализм стал доминирующей идеологией населения России, хотя в нем все сильнее проступали компенсаторные и утешительные ноты. «У нас было великое прошлое», «у России особый путь», не похожий на тот, каким шли другие европейские страны. Такого рода настроения являются выражением комплексов национальной неполноценности, следствием травматического опыта неудачных попыток модернизации страны. Но именно они и стали официальной идеологией путинского авторитаризма, обозначившего конец очередного цикла российских реформ.