Высшая школа: Деньги и риски

С 2001 г. в России наблюдается существенный рост бюджетных расходов на образование: в 2001 г. прирост расходов федерального бюджета составил 43% в текущих ценах, в 2002 г. – еще 49%, затем, после периода некоторого спада, в 2005 г. начинается новый подъем – прирост расходов по отношению к 2004 г. (после президентского послания) составил 32%, в 2007 г. по отношению к 2006 г. – 38%.

Однако в проекте федерального бюджета на 2008 и 2009–2010 гг. приоритетность образования экономически не просматривается – темпы прироста расходов на образование снижаются в 2008 г. до 10%, в 2009 г. опускаются до 1% (т. е. при любом раскладе оказываются ниже темпов инфляции), хотя в 2010 г. несколько возрастают – до 9,3%. Из этого можно сделать неприятный вывод: рост расходов на образование носил в 2001–2003 гг. преимущественно компенсационный (вследствие сильного недофинансирования в предыдущие годы), а в 2006–2007 гг. – конъюнктурный характер, связанный с избирательным циклом.

Но есть и другие объяснения. С одной стороны, компенсационные выплаты за прошлые периоды подошли к завершению примерно к 2004 г. С другой – среди части политической элиты существует понимание нецелесообразности раздувания бюджетных выплат без начала осуществления внятной концепции институциональных реформ. Так, например, серьезной проблемой уже становится отсутствие внятных и логически взаимосвязанных принципов финансирования государственных вузов. В программных документах по модернизации образования декларируется необходимость перехода к нормативно-подушевому принципу финансирования учебных заведений. На практике же сегодня переплетаются четыре модели финансирования, и нормативно-подушевой принцип среди них никак не просматривается.

Независимость или ловушка?

Крайне осторожное отношение к переходу в форму автономных учреждений со стороны большей части образовательного сообщества связано не только с его, так сказать, природным консерватизмом. Главной проблемой остается существующее недоверие к власти и принимаемым ею решениям. Одним из наиболее серьезных поводов для сомнений является опасение лишиться имущественного комплекса, находящегося в оперативном управлении вуза. По букве закона (ст. 5, ч. 11 закона «Об автономных учреждениях», АУ) это невозможно. Но есть закон, а есть его трактовки. И сейчас государство (учредитель) вправе изъять у вуза имущество, которое используется неэффективно или не по назначению. Пока этого не делается. Переход же вузов в форму автономных учреждений и выделение особо ценного имущества таят в себе подспудные риски и вопросы, обнажая противоречивость сложившейся ситуации.

Основным аргументом перехода вузов в форму АУ является следующий: бюджетные учреждения будут выполнять исключительно государственные функции и финансироваться строго по смете для выполнения этих функций. Все внебюджетные доходы бюджетных учреждений, которые по Бюджетному кодексу являются неналоговыми доходами бюджета, будут изыматься в бюджет, т. е. указанные доходы совершенно не обязательно будут возвращаться тем, кто эти деньги заработал. При этом у тех, кто считает целесообразным передачу внебюджетных средств в бюджет, особенно от платной образовательной деятельности, есть «веский» аргумент, что заработаны они на основе использования государственной собственности.

Но тогда возникает вопрос: а что изменится при переходе вуза в форму АУ – ведь имущество и здесь остается государственным? Через некоторое время государство может потребовать арендную плату за то, что оно начнет считать избыточным, а таковым, скорее всего, будет все, что позволяет вузу получать дополнительные доходы за счет обучения платных студентов. При значительном сокращении студенческого контингента (а этот процесс не за горами в силу демографических причин) такие опасения могут стать реальностью. При этом особенно пострадать могли бы сильные вузы, где доля внебюджетных средств существенно выше.

Уровневая модель: мода или необходимость?

Не менее остро стоит вопрос о переходе к уровневой модели образования (соответствующий закон недавно принят Госдумой в третьем чтении). В вузовском общественном мнении абсолютно доминирует представление о новой модели как о дани западноевропейской моде. Решение о присоединении к Болонскому процессу было принято в тот период, когда отношения России с ЕС устойчиво развивались. Сейчас многие искренне не понимают, зачем нам эта реформа.

Действительно, если речь идет о механическом разделении традиционного специалитета на два уровня, то игра не стоит свеч. Переход на новую модель имеет смысл, только если он сопровождается серьезным изменением программ и принципов организации бакалавриата и магистратуры. Бакалавриат становится элементом всеобщего высшего образования. В нем предполагается наличие широких специальностей при доминировании бюджетного финансирования. Напротив, в магистратуре речь идет об узкой специализации и целевом финансировании (частном, корпоративном, государственном).

Между бакалавриатом и магистратурой желателен период практической работы, что предполагает дальнейшее реформирование военного призыва. Специальности на первой и второй ступенях совсем не обязательно должны совпадать – главным условием поступления в магистратуру должна быть не специальность в бакалаврском дипломе, а способность поступающего сдать необходимые экзамены. Соответствующим образом следует реорганизовать и программы обоих уровней – они должны носить законченный характер. В частности, уже бакалаврская программа должна включать в себя адекватную практику по получаемой специальности.

Только при таком подходе к двухуровневой модели она перестанет восприниматься как «уступка ЕС». Ведь на самом деле переход на эту модель определяется нашими внутренними потребностями, необходимостью резко повысить способность системы высшего образования реагировать на быстро меняющиеся социальные и технологические вызовы постиндустриальной эпохи.

Первая часть статьи была опубликована 31 октября