ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: Стратегическое подполье Китая
Разговоры о глобализации – как рок-н-ролл: всем надоели, а популярности не теряют. Не потому ли, что движут ими не просто чьи-то интересы и вкусы, а сам дух времени, весь ритм современной жизни, увлекающий человечество в “смелый новый мир” свободного всемирного общения?
Китай выиграл от глобализации едва ли не больше всех остальных стран мира. Он вошел в мировой порядок и во многом уже сам определяет его. Естественно, за этими новшествами последовали идеологические новации. Вражда и борьба теперь в Китае не в почете. В полном разгаре кампания за “построение гармоничного общества социализма”. Агитпроп есть агитпроп, выудить из него что-то осмысленное нелегко. Китайцев призывают “смотреть широко на жизнь”, стремиться к “сочетанию единообразия и плюрализма”, не забывать, конечно, о руководящей роли партии и т. д. Но в более серьезной литературе все настойчивее проводится мысль о том, что китайская цивилизация обладает секретом совершенной коммуникации, некоего неотразимого “сердечного воздействия”, или, по-другому, причастности “одному сердцу”, “одному телу” социума. Короче, есть правда жизни, которая связывает людей покрепче всеобщего избирательного права. Сильный тезис. И разве глобализация не означает полного раскрытия человеческих ресурсов общения?
Рассуждения нынешних китайских идеологов не на пустом месте родились. Каждый, кто хоть раз видел уличное кишение китайских городов, поймет, что китайцев объединяют не идеи, даже не дела, а... тела – простой факт нашего телесного соприсутствия в мире, данный, или, точнее, заданный нам почти как инстинкт. В способности получить телесное удовольствие люди совершенно равны, хотя источники удовольствия у них разные. Китайцы в шутку сравнивают свою нацию с горой песка. Отличный пример “гармоничного общества”: полное единообразие при полной самостоятельности каждой песчинки.
Теперь поместим китайский тезис в глобальную перспективу. Китайцы расселились по всему миру и всюду принесли с собой свою чудесную способность сообщаться друг с другом поверх политических, идеологических и локальных различий между ними. Для нынешнего китайского руководства это и не диаспора даже, а “китайцы, временно живущие за пределами Китая”. Китайские эмигранты теперь могут вступать в КПК и платить членские взносы в партийный комитет своих родных мест. Еще лучше – построить на своей родине школу или больницу, а после смерти найти упокоение на родовом кладбище. Китай обзавелся своим виртуальным придатком, всемирным сетевым сообществом, существующим поверх физического пространства, – сообществом очень гибким, отлично приспосабливающимся к экономической конъюнктуре и любому политическому режиму, но к политике, в сущности, безразличным. Традиционные формы организации китайцев – семья, клан, землячества, профессиональные корпорации – составляют материальные опоры этой глобальной сети. А их живучесть объясняется иерархической природой самой коммуникации, требующей превозмочь все мелочное, субъективное ради “великого” – “одного тела” социума и его безграничной гармонии.
Опыт такого сообщения с другими неизбежно утверждает вертикальное измерение бытия, иерархию статусов. Недаром все религии требуют от своих приверженцев прежде всего смирения. И по той же причине в сегодняшнем Китае при всей свободе публикаций и обсуждений строго запрещено ставить под сомнение верховенство КПК, ведь последняя является гарантом и “гармонического общества”, и иерархии. И то и другое есть одновременно духовное состояние и учтивый жест, результат воспитания.
В глобализации по-китайски примечательны два обстоятельства. Социологически Китай глобализируется в виде чайна-таунов, китайских кварталов, не противопоставляющих себя окружающему обществу, но и непроницаемых для него. Чайна-таун вырабатывает глобальные, виртуальные по своей природе образы китайской идентичности. И подобно тому, как симулякры в медиапространстве более реальны, чем реальная жизнь, новые глобализованные китайцы диаспоры обладают даже более явной национальной, или, если угодно, всекитайской, идентичностью, чем жители собственно Китая, еще погруженные в свои локальные традиции. Национализм есть составная часть именно глобального потенциала Китая, которая широко, хотя и дозированно используется в политике китайского руководства.
Принято связывать глобализацию с распространением западных стандартов жизни, с “макдоналдсами” и “мерседесами”. Но Китай выставляет на глобальный рынок брендов цивилизаций собственный и притом неотделимый от клановой и корпоративной замкнутости глобальный порядок. Он резервирует за собой некое “подполье” глобализации, настолько же чуждое публичности, насколько первозданный аффект жизни, эта подлинная сущность коммуникации, ускользает от рефлексии. Кстати сказать, в китайской культуре начисто отсутствуют те фрейдистские патологии психики, которые порождаются нечувствованием “подполья” души. Зато скрытые корни нашей душевной жизни воочию проступают в пространстве информационных технологий, столь любезных сердцу азиатских жителей.
Более того, глобализм обнажил еще один закон, давно известный на Востоке: сокрытость скрывает сама себя. В подпольно-глобальном китайском социуме имеется как бы второе дно: в нем немалую роль играют преступные общества, или, точнее, транснациональные криминальные сети. Китайцы с материка, тайваньцы и представители китайской мировой диаспоры дружно в них сотрудничают. Иерархия и господство, всегда предполагаемые модализацией общения (без чего нет культуры), проявляются в них вполне наглядно.
“Подполье” глобализации имеет свою структуру, напоминающую двойную спираль. У него есть скрытый фокус – точка стратегического преимущества, засвидетельствованная формулами китайской политики: “стратегическое партнерство”, “общественная гармония”, “единство в многополярности” и т. п. Понятия эти заведомо бессодержательны и соотносятся на самом деле не с тем или иным предметным образом действительности, а с чистой текучестью практики (что по-китайски именуется “забытьем” и “таковостью” существования). Старинная китайская максима гласит: “Мудрый разрешает затруднения до того, как они проявятся”. В китайском понимании власть, стратегическое преимущество и сама безопасность производны от безупречной чувствительности духа.
“Подполье” цивилизации есть подлинное поле соперничества за овладение ресурсами глобальности и, следовательно, обеспечение государствами своей безопасности. Это пространство стратегического противостояния в его самом чистом виде. Контроль над ним требует особых компетенций и способностей, о которых мы имеем пока очень слабое представление. Для России китайский вызов имеет особенное значение, поскольку в ближайшие годы ей придется даже для простого поддержания существующей инфраструктуры в Сибири и на Дальнем Востоке прибегнуть к услугам иностранных рабочих – в подавляющем своем большинстве, очевидно, китайцев. Эти люди должны стать не отростком Китая, а частью России. Пока в нашем обществе, кажется, нет понимания сущности китайского вызова. Мы все еще остаемся во власти безотчетных фобий или столь же наивного благодушия. Но в любом случае Россия должна искать ответ на путях не пассивного изоляционизма, а наступательной, транснациональной по своим масштабам стратегии. Россия – страна с огромным и в своем роде уникальным глобальным потенциалом. Реализовать его можно, только ставя перед собой великие задачи.
Сто лет назад Дмитрий Мережковский писал о том, что крайний Восток и крайний Запад рано или поздно сойдутся и в мире воцарится симбиоз китайства и американизма. Сегодня такой симбиоз, хотя и нелегкий для обеих сторон, становится реальностью мировой политики. Сможет ли Россия, пусть в отдаленном будущем, стать третьей глобальной силой? Теоретически, думаю, такая возможность есть.