НОВЫЙ РУССКИЙ: Искусство недопонимания
В прошлый раз я писал о журналистских словах и словечках, которыми наполнены газетные и журнальные статьи и которые должны были бы в силу их непонятности отпугивать читателя. Однако странным образом часто они, напротив, привлекают его и даже создают журналисту репутацию знатока своего дела, чьи профессионализмы – своего рода пароль для посвященных. Вы полагаете, что так обстоит дело только в СМИ?
Если вы любите художественную литературу, давайте поговорим о ней.
Читая исторические романы популярного современного писателя Алексея Иванова (“Сердце Пармы”, “Золото бунта”), невозможно не обратить внимания на язык. В некоторых предложениях почти треть слов оказываются неизвестными. И самое странное, что это не раздражает читателя (по крайней мере меня) – скорее, завораживает, поскольку с помощью новых слов автор создает не всегда понятный, чужой, но интересный, почти магический мир. Ну вот, например: “Батя удержал бы барку на Рубце – так сплавщики называли стрежневую струю от ребра бойца Молотова, – да Спиридон Кобылин, нагнавший сзади, своей баркой просто срубил потеси по левому борту батиной барки”. Часть этих слов становится понятной из контекста, но некоторые так и остаются загадкой.
Алексей Иванов сегодня никак не является исключением (разве что чемпионом в этом странном виде спорта по употреблению незнакомых слов). Те же тенденции реализуются в творчестве как отдельных современных авторов, так и целых литературных направлений. Так, например, пишут представители киберпанка, перемешивая жаргонизмы с авторскими окказионализмами. Причем увлекаются так, что понять, какое слово пришло из жаргона, а какое придумал автор, невозможно. Например, слова “бэкапить”, “юзать”, “апгрейд”, “клава”, “комп”, “линк”, “сетература”, “чат” и проч., безусловно, существуют и вне пространства отдельного романа, только они, скорее всего, неизвестны обычному образованному, но непрофессиональному читателю.
Еще один пример – эмигрантская литература. Даже такой серьезный писатель, как Василий Аксенов, к одному из своих романов присовокупил словарик, поясняющий значения новых заимствований – слов, которые либо придумал он сам, либо используют обитатели Брайтон-Бич (например, “шатапчик, мама!”).
В связи со всем этим, так и хочется сказать, безобразием встают по крайней мере два вопроса. Во-первых, неужели писатели не боятся потерять своего читателя? Ведь читатель в массе своей ленив. Ему неохота лазить в словари или в Интернет, чтобы узнать значение незнакомого слова. Он вообще хочет линейности в чтении, а если ему что-то непонятно, он просто закроет книгу и забудет о ней. А ленивый читатель – это практически любой из нас. Неленивые читатели такая же редкость, как талантливые авторы. И все-таки упомянутые книги выходят большими тиражами и продаются, а значит, и читаются.
Тут же возникает и второй вопрос. А как же все-таки выкручивается в этой непростой ситуации читатель или, говоря научным языком, какие существуют читательские стратегии?
Так вот, стратегия читателя таких текстов мало чем отличается от нашей сегодняшней стратегии понимания русского языка, и даже больше – мира, в котором мы живем. И мир, и язык изменяются настолько быстро, что мы в принципе не можем понять все. Постоянное расширение границ языка и мира приучает нас к тому, что можно назвать “неполным пониманием”.
Когда известная певица Земфира поет “Меньше всего нужны мне твои камбэки”, слушатель, даже зная английский язык, не с первого раза понимает, “чего ей не нужно”. Слушая песню, он либо поймет это слово, либо пропустит его и будет слушать дальше. Чем же “камбэки” отличаются, скажем, от профессионального жаргонизма “бэкапить”? Ничем (разве что свежестью). Точно так же мы читаем газеты, точно так же воспринимаем речь современных детей. Например, сначала смутно понимаем жаргонное слово “фича” и лишь потом догадываемся, что оно восходит к английскому feature. Непонятные слова пронизывают все сегодняшние тексты и жанры: песни, романы, статьи, да что там говорить – нашу обыденную речь. Иногда за ними скрываются незнакомые и непонятные вещи, а иногда, наоборот, что-то близкое и знакомое, названное по прихоти пишущего как-то непривычно.
Ленивый читатель никуда не исчез. Он просто приспособился воспринимать подобные тексты, потому что иначе пришлось бы перестать читать вообще. Или тратить на чтение несоразмерно много времени. Какую-нибудь небольшую рекламу надо было бы читать, обложившись словарями английского языка, жаргона, молодежного сленга и т. п. Да и этого бы не хватило, потребовались бы консультации с друзьями и знакомыми. Мы же – ленивые – довольствуемся неполным пониманием текста, как бы пропуская незнакомые слова, не обращая на них слишком много внимания. И только если назойливое слово встретится нам еще и еще, мы запомним его и постараемся понять по контексту, а не получится – спросим знакомых. Такая коммуникативная стратегия, т. е. стратегия неполного понимания, по-видимому, единственный путь приспособиться и хоть что-то понять в стремительно меняющемся мире.