“Черное” и черное

Film noir, выросший на чахлой почве урбанизации и Великой депрессии (даром что наследует он немецкому экспрессионизму и обозначается французским термином), – возможно, самый впечатляющий, влиятельный и не теряющий актуальности американский жанр. Апологеты нуара утверждают, что дело не в формальных признаках – не в убийствах, не в роковых блондинках и не в контрастах темного и светлого. Нуар – это дух, витающий над мировым кинематографом.

Фестиваль “Образы Америки” – еще одна возможность повстречать его в исконном антураже.

“Черная орхидея” (The Black Dahlia) Брайана де Пальмы открывала последний Венецианский фестиваль, без энтузиазма со стороны публики стартовала в американском прокате, а на этой неделе выходит на российские экраны. Фильм поставлен по роману Джеймса Эллроя (“Секреты Лос-Анджелеса”), современного писателя, появившегося на свет через семь лет после жанрообразующего “Мальтийского сокола”.

Как Эллрой воссоздает обстоятельства эпохи, в которой никогда не жил (Голливуда пятидесятилетней давности), так и де Пальма снимает фильм – пошаговую реконструкцию, воспоминание о нуаре периода расцвета.

Двое полицейских расследуют зверское убийство юной старлетки – тело ее разрезали надвое, удалили внутренние органы и значительно увеличили ширину голливудской улыбки при помощи бритвенного лезвия. Но расследование быстро осложняется появлением подозреваемых на самых верхушках киноиндустрии.

Тени, широкополые шляпы, диалоги, кабриолеты и секреты Лос-Анджелеса – все это позволяет формально квалифицировать фильм де Пальмы как нуар. Но это нуар пригламуренный и, в конечном итоге, выпотрошенный, как тело умертвленной старлетки. А главные попкорново-обложечные звезды Скарлетт Йохансон и Джош Хартнетт помещены в созданный специально для них ретро-глянец, в котором они сильно проигрывают двум не столь ослепительным звездам – Аарону Экхарту и Хилари Суонк.

“Черная орхидея” – не дух, но буква жанра нуар, выписанная с таким каллиграфическим изяществом, что ничего не остается, как только любоваться ею все два часа экранного времени.

“Кирпич” (The Brick), в 2005 г. прогремевший на фестивале в Санденсе, а затем показанный на венецианской “Неделе критики” (см. “Ведомости” от 6.09.2005), – пример неонуара совсем другого свойства. Это как раз тот самый редкий случай, когда жалеешь о почти полном отсутствии в нашем прокате санденсовской обоймы – истинно “американского” кино, которое совсем не равняется “наднациональному” (по выражению программного директора фестиваля “Образы Америки” Кирилла Разлогова) голливудскому кинематографу.

Режиссер Райан Джонсон, 30-летний американский шизокиноман, десять лет носился с идеей “Кирпича” и снял свой фильм на деньги, одолженные у друзей и родственников. Актер Джейсон Гордон-Льюитт (известный нашему зрителю по “Загадочной коже” Грегга Араки) становится у него эдаким Сэмом Спейдом (детективом из “Мальтийского сокола”) в молодости, провинциальным старшеклассником, расследующим (опять-таки) убийство не вполне добродетельной бывшей подружки.

В школьной иерархии фильма существуют заурядные граждане, спящие по ночам, роковая красавица из богатой семьи, теневой демиург, восседающий в барочных интерьерах, и измученный циник в поисках страшной правды – классическая нуаровская система воссоздана и переосмыслена с удивительной точностью и изобретательностью. Провинциальные подростки где-то в утробе одноэтажной Америки показаны как герои черной драмы – это еще Дэвид Линч (тоже не чуждый нуару) придумал, например, в “Твин Пиксе”. Но Райана Джонсона трудно назвать эпигоном. Для своих персонажей он придумал сложный язык, с трудом поддающийся дешифровке. А организуя пространство картины, добился эффекта, который американские рецензенты обычно называют “визуальным удовольствием”.

Визуального удовольствия достаточно и в “Черной орхидее”. Но Брайану де Пальме не хватило одной-единственной, незаменимой составляющей нуара, которая есть у Джонсона, – бесконечного отчаяния, неотделимого от страха и одиночества. Без которого черное никогда не станет достаточно черным.