Другой народ
ЛОНДОН – Главную причину беспорядков в Карелии глава этой республики Сергей Катанандов видит в том, что “группа представителей другого народа вела себя дерзко и вызывающе, игнорируя менталитет нашего народа”. Это высказывание уже стало и, вероятнее всего, еще станет предметом политического обсуждения. Но какими бы ни были оценки, сложно поспорить с тем, что, возможно, сам того не желая, губернатор выразил существо проблемы, характерной не только для России, – проблемы других.
Национальная идентичность – всегда своеобразная система “свой – чужой”. Система смыслов и знаков, позволяющая определять, на кого распространяются разделяемые тобой правила игры, а кто – внешний по отношению к ним. Постиндустриальная волна миграции, захлестнувшая не только Россию, но и все страны G8, за исключением, пожалуй, Японии, – исторически сопоставима лишь с Великим переселением народов. Глобализация и общие стандарты размывают эту систему, смешивают карты, ломают стереотипы. Темнокожие и черноволосые обладатели немецких паспортов ведут переговоры с испаноязычными американцами. Как теперь отличать “наших” от “других” – по языку, паспорту, внешности, религиозной принадлежности, этническому происхождению, геополитической лояльности?
Вопрос этот едва ли можно назвать праздным. В пригородах Парижа горели машины и лавки, а социологические опросы сулят еще более высокие проценты Ле Пену. За прошедшую с 11 сентября пятилетку число британцев, видящих в исламе как религии и в своих мусульманских соотечественниках угрозу себе и своей стране выросло в два раза и перевалило за половину – 56%. При этом главной электоральной опорой консерваторов и даже националистов – сторонников ужесточения иммиграционной политики в Британии являются, как ни парадоксально, этнические меньшинства: выходцы из Индии, Пакистана, Шри-Ланки и т. д. Этнокультурное районирование городских территорий и разрыв в уровне жизни между мусульманскими, еврейскими, бангладешскими, черными и т. д. районами создают небывалый для Европы уровень напряженности. Большинство жителей Калифорнии не говорят по-английски, а “страна иммигрантов”, США, собирается строить стену вдоль границы с Мексикой.
Реальность “других” превращает постиндустриальные мегаполисы и урбанизированные территории во взрывоопасное подобие Ближнего Востока или Балкан: разные миры в черте одного города. Как быть с urbi et orbi?
Немецкий историк и философ начала прошлого века Фридрих Мейнеке предложил различение двух типов наций: культурные нации, основанные на общей религии, традициях, языке и укладе (Kulturnationen) и государственные, или гражданские (Staatsnationen), фундаментом которых является общая система принуждения, политические история и повестка. Мейнеке признавал, что в реальности встречаются лишь смешанные формы, но отмечал, что исторически культурная идентичность чаще всего используется для перекройки политической карты и образования путем “борьбы за независимость” новых государств.
Спасением для целостности политических (и обычно постимперских) наций, таких как Англия, Франция, Россия, и квазиимперских – США – оставался по-разному называвшийся мультикультурализм. В его основе лежал постулат о равенстве (хотя бы формальном) культурных суб-наций при условии признания приоритета государственной идентичности – осознания себя прежде всего гражданином, признающим равноправие других, и лишь потом членом любой другой национально-культурной общности. Мультикультурализм самонадеянно полагал, что отрезанная от своих культурно-религиозных корней и превращенная в механизм политическая, правовая и экономическая система (либеральная демократия или же коммунизм) сможет переварить любой культурный организм “другого”. Автор теории глобального социума рисков Ульрих Бек в своей последней книге “Космополитический взгляд” справедливо отмечает, что мультикультурализм, таким образом, отрицал свой же собственный постулат равноправия, позиционируя, к примеру, европейский либерализм как единственно цивилизованную систему сосуществования разного – в отличие от азиатского варварства.
Нынче варвары берут реванш. Культурная, этническая или религиозная принадлежность теснит идентичность политическую. Связи внутри общины оказываются сильнее законов страны, особенно там, где политические институты слабее. Некогда часть “нашего” народа становится народом “другим”.
Политическая или гражданская нация перестает быть данностью. Она становится проектом. Тем, что приходится искусственно строить, выращивать, воспроизводить. Создавать таким образом, чтобы учитывать реальность наций культурных: реальность общин, их прав, их фактического суверенитета и самоуправления. Юрген Хабермас, описывая воссоединение ФРГ и ГДР, экономически подрывающее Западную Германию и политически уничтожающее правящую элиту Восточной, назвал основой дополитической нации “общий опыт” и “общие воспоминания”, что, по большому счету, есть не что иное, как ретроспективная проекция идеи единой судьбы. И только превратившись в межобщинный союз единой судьбы для общего проекта политической нации, постимперские страны смогут найти себя в новом мире лоскутного одеяла “других” и размывающей госграницы реальности глобальных рисков.