Иран: Буря и натиск

Иран умеет удивлять. Кто в конце 70-х мог подумать, что европеизированного шаха сменит исламский революционер Рухолла Хомейни? Никто не угадал, что на президентских выборах 1997 г. победит либерал Хатами. Не менее непредвиденным стало поражение единомышленников Мохаммада Хатами на парламентских выборах в 2004-м. Наконец, в прошлом, 2005 г. президентом, вопреки всем прогнозам, стал не умеренный Али Акбар Хашеми-Рафсанджани, а его радикальный соперник Махмуд Ахмадинежад.

Просчитать его на первый взгляд непросто. Призывы Ахмадинежада убрать Израиль с карты Ближнего Востока, неприличные пожелания посмертного ада больному израильскому премьеру Шарону, расконсервирование закрытых с 2003 г. ядерных объектов, издевательское отношение к доброжелательной, терпеливой Москве, наконец, откровенное намерение создать собственное ядерное оружие трудно объяснить только романтическим авантюризмом. Тем более что Ахмадинежад не просто воспитанный на фразеологии времен исламской революции харизматик. Он еще и глава крупной мусульманской державы, несет ответственность за свой народ, о чем не может не помнить.

Все как у больших

Ядерная программа Ирана – священная корова для всех иранских политиков вне зависимости от их убеждений. Большая часть общества, средний возраст которого 28 лет, эти претензии разделяет. Так воспитали его аятоллы, но к этому же побуждают его США своей политикой в Ираке, да и не только там. Сила и еще раз сила, особенно если она строится на обладании ядерным оружием, – вот простенькая идея, укоренившаяся в сознании иранцев.

Ядерная программа – символ “взрослости” Ирана, показатель его принадлежности к высшему обществу. Откровенно говоря, не особенно верится в то, что иранцам удастся создать ядерное оружие. Во-первых, у них нет возможности сделать его быстро и незаметно. На это уйдет несколько лет. А во-вторых, сделать им это просто-напросто не позволят. Та же Россия, которой совершенно не улыбается перспектива заполучить на Каспии ядерного соседа с радикально-исламским уклоном.

Думается, что вопрос не в создании оружия массового поражения, но в извечном, можно сказать троцкистском, стремлении к его обладанию. Чего стоит одна мечта о членстве в ядерном клубе! Тем более если убедить окружающих, что ты и впрямь способен сконструировать “немирный атом”... В каком-то смысле Иран сродни России, геополитический престиж которой определяется в первую очередь наличием “бомбы”, а заодно и средств ее доставки.

Президент Ирана не верит в повторение иракского варианта. Рисковать Штаты не будут. Две, даже две с половиной – ведь есть еще Афганистан – войны Боливар не вынесет. Бушу вряд ли удастся убедить в необходимости вторжения в Персию и конгресс, и тем более общество, чья поддержка действующей администрации и без того опустилась ниже 40%.

После капитуляции фактически брошенных Западом на произвол судьбы иранских либералов Ахмадинежад чувствует себя уверенно: реальный перевес внутри страны на его стороне. Он знает: его воины не разбегутся, подобно солдатам Саддама. В Иране нет шиито-суннитской интриги, здесь нет курдов. Надежды западных политиков на гражданскую войну несостоятельны. Страной правит не постылая “большая семья”, но настоящий выходец из народа. Его победу над Рафсанджани восприняли как победу честного бедняка-радикала над зажравшимися и коррумпированными аятоллами. И новоизбранный президент всячески поддерживает свой имидж борца за справедливость и внутри Ирана, и вокруг него.

(Ни к чему не обязывающая информация к размышлению: первая цветная революция, а именно революция тюльпанов свершилась именно в Иране. Революционный тюльпан, лепестки которого составляют слово “Аллах”, красуется сегодня на национальном знамени Исламской республики.)

Кстати, нельзя игнорировать и возможность, так сказать, “несимметричного ответа” на военную акцию, т. е. несколько террористических ударов непосредственно по ее инициаторам. О таком повороте событий не могут не задумываться в европейских столицах, причем не только в Мадриде и Лондоне, уже вкусивших в полной мере от исламистского терроризма.

Уверенность в том, что американцы не дойдут до крайности, возбуждает в иранском лидере трепетное чувство неуязвимости и безответственности. Возможно, именно поэтому он так вызывающе ведет себя с Россией. С одной стороны, американцы не станут рисковать, а с другой – если, вопреки его расчетам, все же рискнут, то Москва не заступится и поступит с Ираном так, как в 2004 г. она поступила с Ираком.

Азартный игрок Ахмадинежад позиционирует себя таким образом, что в нынешней ситуации не он зависит от России, но она зависит от него. И это обстоятельство дезорганизует российскую внешнюю политику.

В самом деле, Россия терпит, если уже не потерпела, поражение на иранском направлении. Вот что выясняется. Во-первых, степень ее влияния на иранского партнера невелика; во-вторых, практически она оказалась в зависимости от него; в-третьих, Тегеран готов пожертвовать своим добрым соседом во имя собственных корыстных целей; в-четвертых, сотрудничество России с Ираном, в том числе в ядерной сфере, всегда будет находиться под постоянной угрозой, и Иран вполне может им пожертвовать. Резюме: если для России сотрудничество с Ираном носит стратегический характер, то для Ирана оно скорее тактическое.

Вот и мечется Кремль между дружбой с Ираном и председательством в “восьмерке”, продолжая рассчитывать, что можно и полакомиться персидским осетром, и усесться в председательское кресло главного президентского клуба.

Мистический рационализм

Россия надеется, что ей не придется делать окончательного бескомпромиссного выбора. И она – устами своих министров и их замов – тянет время. Министров можно понять: для России отношения с Ираном – символ самостоятельности ее внешней политики; дополнительная возможность влиять на ситуацию в каспийском регионе; а заодно – устойчивые, пусть и не великие, экономические выгоды (только первая очередь атомной станции в Бушере принесет $1 млрд).

Отказываться от всего этого очень не хочется. Поэтому, несмотря на бестактность Ахмадинежада, Москва будет стараться не выносить иранский сюжет на Совет Безопасности ООН и стремиться решить все вопросы в МАГАТЭ. Но если это все-таки случится, будет сделано все, чтобы уйти от санкций (от которых Россия проиграет) или прийти к комбинированному варианту. Однако развитие событий будет зависеть не от Москвы, а от уступчивости самого Ирана.

Так чего же, собственно говоря, хочет иранский президент, пускаясь во все тяжкие?

В поисках ответа на этот вопрос нельзя исходить только из голого прагматизма или из “чистой идеологии”. Есть в его позиции некий мистический рационализм. Осязаемой победы Иран не одержит. Но разве не победа держать в напряжении все великие державы, которые хотя и проклинают, но все-таки уважают, а значит, боятся непредсказуемого Ирана?

Иран, скорее всего, получит-таки искомые политические дивиденды. В конце концов Ахмадинежад сообразит, как выгодно обменять свои уступки, – а он на них пойдет. И тот почетный для Ирана мир, который в конце концов наступит, будет подан им как победа.

Иранский президент уверен, что все просчитал и ничем не рискует. Да и шампанское ему не нужно. Ведь он его не пьет.