БЕСЛАН: Телезахват заложников

Как известно, террор вне телевидения в медийную эру не имеет смысла. Ведь его целью является вовсе не нанесение ущерба случайным жертвам, а максимальное насилие как орудие массово-психологического поражения. Цель террора – транслировать переживание катастрофических событий прямым попаданием в миллионы квартир – в повседневную жизнь. Как бы далеко люди ни находились от места трагедии.

Телевизор работает, во-первых, как главный проводник ощущения непреодолимой опасности и, во-вторых, как средство удара именно по чувству безопасности. Террор ведь анонимен. Только в короткие временные отрезки мы узнаем фамилии жертв, террористов, спасателей, посредников на переговорах. Потом – очень быстро – эти фамилии, лица забываются. В отличие от прошлых войн тут нет героев. Они, конечно же, появляются, как тот спецназовец, показанный всеми мировыми телекомпаниями, который выносил ребенка из горящей школы, – потрясающий кадр, не пропущенный ни одним СМИ.

Те, кто транслировал шокирующие картинки в эфире, операторы, которые их снимали, редакторы, которые уже после 3 сентября отбирали самые из них невыносимые, – все прекрасно понимали, что участвуют в усилении переживаний. Но не подумали о повреждении моральных норм. О насилии над психикой. Выбирались, укрупнялись и давались на экране самые страшные впечатления. Те, что нельзя вообразить! Которые воздействовали сильнее всего. Особенно беспощадно показывались страдания детей.

В те дни российское телевидение отменило табу на показ смерти. Событие должно подаваться предельно ярко, а это значит – непременно с травмирующим эффектом. Телевизор ведь помимо своей воли возгоняет эмоции. Такова, как считается, его повседневная профессиональная работа. Подобная ситуация складывается автоматически и совсем не по умыслу бесчувственных людей. Она есть следствие привычного у нас приоритета профессиональных целей над моральными.

По результатам исследований, которые проводились после трагедии “Норд-Оста”, 67% населения страны считало (по оценкам ФОМа), что следующий теракт произойдет в их населенном пункте. После трагедии в Беслане эти опросы были повторены с еще более впечатляющими последствиями. Они проводились в сотне населенных пунктов (от самых больших городов до поселков городского типа), привлекались респонденты из разных социальных, демографических, имущественных и других групп. По данным октября 2004 г., в Москве – 82%, в Петербурге – 70%, а в среднем по России – 59% граждан были убеждены в том, что теракт скоро повторится уже непременно в их городе. Таким образом, совершенно очевидно, что цели теракта как оружия массового поражения были достигнуты в полной мере.

Мы все смотрели российское телевидение с 1 по 7 сентября 2004 г. Но при любом обсуждении событий акцентировались политический смысл катастрофы, вранье властей по поводу 354 заложников, поведение спецслужб. А вот последствия работы ТВ никогда не были предметом общественного обсуждения.

А между тем сразу же, в течение первых минут после того, как стало известно о захвате террористами школы, необходимо было изменить весь привычный контекст, саму сетку телевещания. Все четыре дня трагедии в Беслане ничего подобного федеральными каналами сделано не было. Никто об этом не подумал, кроме Ren-TV. Сразу уточняю для полной ясности: речь ни в коем случае не идет о цензуре. Речь о саморегулировании, об этических правилах, которые каждый вещатель устанавливает для себя сам.

Удивительно, но факт: реклама (в сущности, это всегда ощущение праздника) все дни сентябрьской трагедии оставалась в эфире на своем почетном месте. Телевидение не захотело даже в такой ситуации терять свои $4–5 млн в день. Коммерческие интересы оказались выше всех прочих. Можно было наверняка договориться о ее перебрасывании на время после национального траура и тогда показывать больше, чем обычно. И рекламодатели на это бы пошли, даже понимая, что сами передачи являются для них пустой тратой денег между рекламными паузами. Но ведь под давлением форс-мажора можно было бы изменить своим убеждениям.

Конечно же, основной телепродукт – это кино и сериалы. В прошлом году они занимали 54% времени всего эфира на пяти федеральных метровых и четырех дециметровых сетях. По последним исследованиям, от 55% до 65% населения включает телевизор сразу же, как только входит в дом, даже если при этом его не смотрит. Люди автоматически и одновременно включают свет и телевизор.

В период национальной трагедии наше созданное после 1992 г. кино оказалось не способно противостоять атаке на чувство безопасности. К этому пригодны только советские фильмы. В эфир в те дни ставились, мягко говоря, странные ленты. Например, “Ворошиловский стрелок”, где Михаил Ульянов в роли супергероя продает свой домик, покупает винтовку, берет на себя функции судьи, тем самым убеждая зрителей, что защитить и наказать преступника ты можешь только сам. Надеяться не на кого. И это в день национального траура. Четвертого сентября прошлого года, когда не было известно даже количество погибших в Беслане, НТВ поставил в эфир “Секс, ложь и видео”, а после этого фильма стык в стык пошла почти порнуха Тинто Брасса “Все леди делают это”. В этот же вечер на канале “Россия” в программе “Честный детектив” рассказывалось про рязанского маньяка, который почти три года держал в качестве заложников двух сексуальных рабынь.

Если рассматривать мифологическое наполнение эфира, то единственная продуктивная идея, которой руководствуется телевидение в последние годы (никакой цензуры в кино у нас нет с 1988 г.), – это фильмы и сериалы на военную тему. Не осталось другого мифостроительного материала, который бы так помогал сохранять уверенность в себе, убежденность в том, что человек все-таки что-то значит… Поэтому за три дня трагедии и четыре дня национального траура количество советских фильмов в сетке основных каналов увеличилось с восьми до сорока шести.

Не было в эти дни и селекции сюжетов, программ, посвященных криминалу. Насилие и криминал – главное тематическое производство и основной ценностный ресурс, задействованный российским телевидением. Более того, это единственный реальный источник массовых идеологем. Его основной рекламный слоган: “Это не мы, это жизнь такая”.

Еще один элемент телевизионной политики, который мог бы быть осуществлен во время трагедии в Беслане, – запуск дискуссионных площадок для обсуждения террора. Есть же технологии проведения подобных обсуждений. Приглашаются люди, обладающие моральным авторитетом. Речь идет не о Пугачевой или даже Шойгу, а о людях уровня академиков Лихачева или Сахарова. Неужели у нас сегодня нет авторитетов, которые бы могли выйти к огромной аудитории на “Первом” или “России” и поговорить с нацией?

Телевидение даже не представило миллионам своих зрителей специалистов по безопасности. Мы вылавливали какие-то фрагментарные сведения о средствах защиты из слов какого-то дядечки из Израиля, из трехминутного выступления альфовца. Не было профессионалов, которые бы говорили с обезумевшими зрителями о том, как надо себя вести. Каналы не пригласили ни психотерапевтов, ни психоаналитиков, ни обычных людей, которые бы рассказали о своих страхах, переживаниях.

Подобные площадки – в то время, когда происходят трагические события, – могут быть предоставлены только телевидением. Мы сами – с помощью телевидения – не помогли соотечественникам в те страшные дни. Чрезвычайно важно в связи с этим сравнить работу Би-би-си и российского ТВ в демонстрации и интерпретации терактов.

Если в Лондоне были сразу же запрещены абсолютно все показы пострадавших от теракта – как в первые минуты, так и в последующие 10 дней, не было вызывающих ужас картинок даже после выздоровления людей, не было никаких контактов с жертвами, то российские телеканалы в страшные дни сентября 2004 г. просто соревновались друг с другом в том, чтобы показать наиболее шокирующие кадры. Многие английские газеты, а затем издания всего мира обошел снимок девушки в белой маске, скрывающей ее обожженное лицо. Би-би-си не выдавало в эфир изображения не только жертв, но их родственников, близких, коллег, минимизировало даже очевидцев событий. В первый день показали дым, идущий из шахты метро, искореженный автобус, а затем телекамеры как будто отъехали от места события метров на двести и рассказывали о нем уже только издалека. В Беслане же операторы и ведущие находились в самой гуще событий, показывали так беспощадно, что многие западные телекомпании, включая Би-би-си, запретили своим службам делать нечто подобное.

В первые же после лондонского теракта часы английское телевидение стало рассказывать о действиях государственных структур. На экране появились начальники всех служб полиции, метрополитена, многократно выступали министр внутренних дел Чарлз Кларк и премьер-министр Тони Блэр, все члены королевской семьи уже на следующее утро посетили больницы и госпитали. И вот это немедленно было показано по телевидению. Одновременно с этим Скотленд-Ярд и секретная служба МИ-5 начали информировать граждан о конкретных действиях в поисках террористов. В отличие от этой схемы, в нашем эфире не появлялись первые лица страны. Мы что-то пытались расслышать из беседы Путина с иорданским королем Абдаллой, пытались узнать, что же там, в Беслане, реально происходит, будет штурм или не будет… А за все три дня трагедии в Беслане, вплоть до обращения президента 3 сентября 2004 г., ни одно из высших должностных лиц нашего государства не появилось на телеэкране, включая министра внутренних дел.

Не думаю, что было указание Кремля не делать всего того, что надо было сделать. Может быть, президенту не советовали появляться на телевидении, но вряд ли телевидению запретили публичные дискуссии, смену верстки, серьезные программы вместо жесткой эротики.

В Британии отсутствие информации, ее дозированность телевидение подавало как само собой разумеющееся. Даже главы государств, собравшиеся на заседании G8, вынуждены были смотреть размытые фотографии трагедии, снятые непрофессионалом на своем мобильном телефоне. Вопрос о том, показывать или не показывать теракт, был волевым образом изъят из сферы медиа и попросту табуирован. Никто не мог даже помыслить о том, чтобы говорить о камерах наружного наблюдения. Российские же СМИ стали досконально показывать все, что происходит в Беслане, убеждая всех, что государство обманывает людей и телезрителей. Эта же тема главенствовала и в дни траура.

Важнейший сюжет британских СМИ – отношение населения к исламу. Телевидение давало огромное количество документальных материалов (интервью с лидерами общин, супругами смешанных браков, выходцами из Пакистана, муллами в мечетях и в миру) о том, что традиционный ислам не является источником опасности. Каждый день (!) проводились и подробно транслировались по ТВ данные социологических исследований, проводимых всеми существующими в стране службами. Многократно подчеркивалось, что большинство жителей страны осудили поджог мечети в Биркенхеде, но настаивали на увеличении полномочий полиции. Во время трагедии в Северной Осетии вопрос об отношении к мусульманам, о разведении ислама и “Аль-Каиды” на российских каналах практически не обсуждался. Во всяком случае, казалась психологически недопустимой сама его постановка.

Создается впечатление, что если у нас и проводятся – в это хочется верить – какие-то антитеррористические учения в метро, специальные занятия с пожарными, спасателями, медицинскими службами, то – совершенно очевидно – наши телеканалы к показу чрезвычайных событий не готовы. Но ведь ТВ не только средство информации, но и возможный инструмент агрессивного воздействия. Иначе говоря, террора, самоубийственные последствия которого нельзя переоценить.