Тварь дражайшая

Огр Шрек был придуман в начале 90-х ныне покойным Уильямом Стейгом, бывшим карикатуристом из New Yorker, переквалифицировавшимся от большого ума в сказочники. Как говорилось в книжке, выглядел Шрек “гораздо уродливей, чем нарисовано на картинке, а воняло от него и того хуже”. Отвергнутый ввиду совершенной своей тошнотворности даже собственными родителями (тоже, к слову, весьма относительными красавцами), он путешествовал с берестяной котомкой по сказочным городам и весям в поисках той единственной женщины, которая окажется еще уродливей его. Отсутствие подходящей сексуальной партнерши, в сущности, было единственной проблемой Шрека – по остальным вопросам он пребывал в совершеннейшей гармонии со своей мерзкой природой, а под гнусные многочисленные привычки подводил не лишенную изящества идеологическую базу в лучших традициях интеллектуального панка.

Анимационное подразделение спилберговской студии Dream-works, потратившее четыре года и $60 млн на экранизацию сказки Стейга, заглавного героя изрядно пригламурило, придав ему несвойственную мультяшную трогательность и приглушив наиболее мерзкие аспекты его бытия, – в сущности, из по-настоящему противных черт, описанных в сказке, у экранного Шрека осталась лишь дебиловатая эпикурейская радость, обязательно проявляемая им при приступах метеоризма.

Его суженая – принцесса Фиона, белобрысая барышня с голосом Кэмерон Диас, диасовскими же небольшими глазками и литой фигурой теннисистки. Раньше из-за наложенного на нее в младенчестве проклятия по ночам она превращалась в страшилище, но в финале первого фильма поцелуй Шрека помог принцессе избавиться от утомительной двойственности – слившись с ним в экстазе, она раз и навсегда утратила человеческий облик.

Вторая серия застает влюбленную пару в состоянии абсолютного нонконформистского блаженства. Два зеленых урода живут в уютном свинстве посреди вонючего болота, кушают всякую дрянь (то, что ограм положено, в принципе, людоедствовать, тут несколько замикшировано), пугают своим малопристойным видом случайных путников и совершенно счастливы. Но вскоре их неопрятную, озвученную песенкой Counting Crows идиллию нарушает прежде никак себя не проявлявшая принцессина родня – нудные венценосные родители и крестная Фея – немолодая глянцевая функционерша с ухватками директрисы модельного агентства и непристроенным тридцатилетним сынком-принцем.

Под давлением упомянутой компании Шрек и Фиона вынуждены перебраться с милого болота в гламурное Тридевятое королевство (не сильно старательно замаскированный под сказочное средневековье Лос-Анджелес), где их чувствам угрожают фальшь и чрезмерная опрятность окружения. Пытаясь вписаться в новую реальность, главный герой даже поступается принципами и переделывает себя в человека – причем неожиданное и (хочется верить) непреднамеренное сходство человечьей ипостаси Шрека с Иваном Рыбкиным вызывает куда более сильное эмоциональное потрясение, чем большинство выдуманных создателями картины контекстных кунштюков и шуток.

Второго “Шрека”, в точности как и первого, обыкновенно превозносят как освежающе неполиткорректное противоядие против сахарной чумы, которой юных зрителей Америки и мира кормит главный конкурент Dreamworks – студия Disney. По “Диснею” (который, спору нет, давно стал предприятием совершенно геббельсовского толка) авторы “Шреков” действительно лупят с явным удовольствием и азартом. В первой серии главный злодей и дурак был внаглую срисован с президента Disney Майкла Эйснера. Во второй все и того жестче – злосчастную диснеевскую Русалочку, по ошибке заплывшую в кадр на начальных титрах, принцесса Фиона, будто воблу, ухватывает за хвост, прикладывает бедную рыжей головой о прибрежную гальку и на радость детворе швыряет акулам.

Оба “Шрека” пропагандируют, безусловно, верную идею о неотъемлемом праве любого индивида быть непохожим на других, сидеть в грязи и быть от этого счастливым. Но пахнет этот нонконформистский манифест пластмассой – будто сочиняли его копирайтеры из очень большого рекламного агентства. Потому, наверно, глядя его, с тоской вспоминаешь наивные времена, когда на вонючих болотных людоедов люди доброй воли ходили с огнем и рогатинами, вместо того чтобы ставить их в пример подрастающему поколению.