ТЕХНОЛОГИИ: Слухмейкеры вместо инсайдеров
События трех последних месяцев кардинально изменили информационную жизнь страны. До недавних пор информация о происходящих в стране процессах довольно четко разделялась на открытые сведения, инсайдерские данные и слухи. Открытой информацией питалась большая часть населения, спрос на инсайд предъявляли те, чью работу невозможно представить без получения подобных сведений, а слухи хотя и вызывали большой интерес у населения и элит, но руководством к действию ни для кого в последние годы не становились. Однако за несколько недель грань между слухами и инсайдерскими сведениями стерлась, а влияние слухов на поведение граждан стало стремительно расти.
Рубежными стали события конца апреля – первой половины мая, когда получила распространение новая технология – черные списки. Сначала вызов в прокуратуру главы “Интерроса” Владимира Потанина породил слухи о черных списках, в которые якобы уже включены намеченные к “раскулачиванию” олигархи. Затем последовал скандал с Содбизнесбанком, вызвавший массовое распространение черных списков Центробанка. Технология оказалась эффективной, и теперь пресса полна сообщениями о черных списках губернаторов, вузов и даже незаконно построенных домов в Подмосковье.
От восприимчивых к слухам о черных списках представителей элиты не отставали и рядовые граждане. За всю путинскую эпоху трудно припомнить время, когда общество столь серьезно обсуждало катастрофические слухи относительно последствий монетизации льгот, идеи призыва студентов в армию и отмены отсрочек, грядущего краха системообразующих банков. И чем больше чиновники говорили о “добрых” намерениях власти и отсутствии предпосылок для кризисов, тем меньше доверия вызывали их разъяснения.
Генерирование неопределенности
Немалую роль в нарастании неопределенности, порождающей самые невероятные предположения, сыграли действия государственных чиновников. Смысл развернутой ими интерпретационной игры довольно прост: не давать никаких объяснений относительно мотивов, смысла и серьезности собственных действий, порождая у наблюдателей тревожность и при этом сохраняя за собой свободу маневра.
Самым ярким примером остается дело “ЮКОСа”, когда государственные чиновники указывают на возможность компромисса, но не дают никаких сигналов по поводу вероятности его достижения. Сходной тактике привержен министр обороны Сергей Иванов: его весеннее заявление о том, что переход к полностью профессиональной армии не произойдет никогда, не вызвало последующих подтверждений и опровержений. Поэтому осталось неясно, нужно ли относиться к словам министра серьезно.
Классическим примером стал слух о воссоздании Министерства государственной безопасности. Его распространение было призвано показать, что спецслужбы остаются крайне влиятельными и рассчитывают на расширение функций, а последующее мягкое дезавуирование оставило больше вопросов, чем ответов: то ли это было поражением ФСБ, то ли вопрос о создании силового монстра будет решен несколько позже. Нечто подобное происходит с инициативой (приписываемой то ли президенту, то ли председателю Центризбиркома) отказаться от избрания депутатов Госдумы в одномандатных округах.
Если в мае главными “слухмейкерами” выступали Генеральная прокуратура и Счетная палата, грозившие репрессиями и обнародованием скандальных сведений, то теперь определить источник распространения слухов становится все труднее. Зато все охотнее курс на запуск полуофициальных слухов и интерпретаций берут на себя более мелкие ведомства, действуя по классической тактике чиновника – создать проблему и затем получить “комиссионные” за участие в ее разрешении. Идея Федеральной службы по надзору в сфере экологии и природопользования снести все незаконно построенные в Подмосковье дома относится к этому ряду: мало кто ожидает, что чиновники всерьез добьются намеченных целей (да и особого смысла в этом нет), но любой домовладелец будет куда более сговорчив в случае конфликта с природоохранным ведомством. То же относится и к Министерству образования и науки, объявившему войну “лишним” вузам.
Заполнение вакуума
Случаи совсем иного рода возникают в условиях интерпретационного вакуума, когда, готовя тот или иной инновационный проект, власть слабо заботится о формах его предъявления обществу. Самым ярким примером стала монетизация льгот. Ни ограничение распространения через госканалы сведений о протестах в регионах, ни запуск в программах “Время” и “Вести” ежедневных псевдоновостных сюжетов, где рядовые граждане рассуждают о преимуществах новой системы, не смогли до конца развеять страхи элит и населения перед этим проектом. Сходная ситуация имела место и во время банковского кризиса. Общественное мнение оказалось более восприимчиво к “конспирологическим” версиям о злом умысле со стороны власти и банкиров, и эффект от запоздавших контрпропагандистских программ оказался явно недостаточен. Более того, общество ожидает все новых и новых ударов со стороны государства. Показательно, что вопреки заявлениям столичных чиновников о сохранении у граждан права приватизировать жилье в ближайшие два с половиной года гигантские очереди в БТИ лишь возросли.
Вполне естественно, что столь живая реакция общества и элит на распространение самых неожиданных и порой кажущихся невероятными слухов спровоцировала локальные информационные войны, развернутые слухмейкерами. Разговоры о черном списке губернаторов, грядущих потрясениях на рынке недвижимости, кризисе строительного рынка не то чтобы не имеют под собой оснований, но продвигаются в расчете на психологический эффект – с целью вызвать у заинтересованных сторон панику и развернуть спекулятивную игру.
Можно ожидать, что доказавшие свою эффективность и созвучность общественным настроениям технологии слухов и черных списков в ближайшее время получат дополнительное развитие. Ведь виновниками эффективности слухов являются не столько их авторы и распространители, сколько относительная скудость событий, безликость ньюсмейкеров, возрастающая дистанция между официозными масс-медиа и реальным пейзажем за окном. Все это возвращает граждан даже не к воспоминаниям о дефолте (казалось бы, давно и благополучно забытым), а к воспоминаниям об обманутых вкладчиках, “павловском” обмене денег, борьбе с алкоголизмом середины 80-х и едва ли не о денежной реформе 1947 г. Это значит, что реакция общества на инициативы государства может становиться все менее предсказуемой. Что же касается бизнесменов, то им придется смириться: деловые партнеры (а тем более частные инвесторы и вкладчики) будут судить о состоянии банка или компании не по официальной отчетности, а по многочисленным слухам, а любые рассказы операционистки или курьера звучат куда авторитетнее разъяснений первых лиц.