"Искусство - труп, который забыли закопать"
В Театре им. Вахтангова выходит спектакль "Калигула", в котором заглавную роль играет Владимир Епифанцев - бывший ученик Петра Фоменко, актер, режиссер, любитель мусорной эстетики дешевых вампирских фильмов и вот уже несколько лет штатный маргинал и возмутитель спокойствия театральной Москвы. На больших сценах он появляется нечасто, но, когда это случается, в театр спешит клубная публика, знающая Епифанцева по трэшевым перформансам, пародийному рекламному ролику "Анти-Тайда" или спектаклям, в которых льются литры кровезаменителя, а классические сюжеты превращаются в подобие черной мессы. В общем, этот коротко стриженный человек с внушительной мускулатурой отлично подходит на роль римского тирана во всех отношениях - от внешности до артистического имиджа и разрушительной театральной стратегии, о которой Епифанцев подробно рассказал "Ведомостям".
- Насколько я знаю, вы окончили актерский факультет Щукинского училища, а вот на режиссерском в ГИТИСе не доучились. Из-за чего не поладили со своим наставником Петром Фоменко?
- Мне казалось скучным и бесполезным все то, что он говорил. В его рассуждениях не было универсального технологического знания, которое я мог бы применить на практике. Фоменко был важнее его собственный театр, ему казалось, что правильно только то, что делает он сам, а я не привык подчиняться диктатуре - я скорее готов уничтожить диктатора духовно.
- И что - таки уничтожили?
- Не приняв, я для себя его, конечно, убил. И он это почувствовал.
- То есть стали саботировать задания педагога?
- Я вел себя, как Штирлиц: делал вид, что я такой же эсэсовец, как и все остальные, но при этом работал на свою страну.
- На свою собственную "Внутреннюю Монголию"?
- Вроде того. Педагогов это страшно коробило. Фоменко грозился меня отчислить, если я, предположим, поеду на театральный фестиваль. В итоге я продолжал делать то, что хотел, а он так и не смог меня укусить. Но я не стал защищать диплом.
- Коль скоро вы играете главную роль в "Калигуле" Камю, то скажите, намерены ли полемизировать с известной постановкой Петра Фоменко, в которой был занят Олег Меньшиков?
- Я того спектакля не видел и смотреть не стану. А Меньшиков для меня персонаж темный, мне многие из его актерских проявлений кажутся фальшивыми. Но, возможно, я ошибаюсь и он просто непроявленный актер - при всей своей мнимой проявленности. Во всяком случае, он выглядит глубоко несчастным человеком, не нашедшим адекватного выхода своей неразвитой энергии.
- Одно время вы осуществляли проект под названием "Прок-театр". "Прок" - это от слова "польза"? Или, чего доброго, от слова "проктолог"?
- Скорее от слова "проклятие". Театральный язык, на котором я говорю, - проклят. Он никогда не принесет денег и не займет своей ниши в культурном контексте. Да и место, где я работал, было проклятым: там когда-то казнили людей.
- Вы создали театр на Лобном месте?
- Почти. Мы с мамой обустроили бесхозное здание, где два года просуществовал мой проклятый театр. Я жил там один, как изгнанник, выброшенный на остров.
- Похоже, вам в кайф быть страдающим изгоем - для вас это творческое состояние?
- Мне это не в кайф, но гораздо приятнее чувствовать себя выброшенным, чем говорить на языке современного российского общества, который мне омерзителен. И прежде всего - на языке его искусства, пропахшего старыми носками.
- Критики соотносят ваш театр с театром жестокости Арто. Какие из его тезисов вы принимаете, а какие нет?
- Во многом я единомышленник Арто, но его последователем не являюсь - таких много, причем в последнее время некоторые стали спекулировать на этом имени. Мне ближе Кармело Бене (итальянский театральный провокатор, приезжавший в Россию в начале 90-х. - "Ведомости"). Меня греет мысль, что когда-то он играл Калигулу. Кармело Бене - это Ницше от театра: его эксперименты были невероятно разрушительны, свирепы, безумны, сюрреалистичны, вампиричны, страстны, лиричны, невыносимы. Вся критика, которая сейчас насмешливо пишет обо мне, в свое время обсирала его точно таким же иронически-пасквильным образом.
- А вы хотите, чтобы о вас писали без иронии - только на полном серьезе?
- Хочу. .. Хотя. .. мне это безразлично.
- Но разве в самих ваших странных сценических фантазиях нет элемента иронии?
- Если и есть, то я иронизирую именно над принципами современного искусства, а не пытаюсь говорить его языком. Оно у меня присутствует только в качестве трупа, который забыли закопать. Если вам скучно на моих спектаклях, то это скука долгого стояния у незасыпанной могилы.
- Поясните, почему вы, можно сказать, "паразитируете" на классике, не используя в своих режиссерских экспериментах современные пьесы?
- Какие пьесы?. . Меня вполне устраивает Шекспир, который был настоящим чудовищем, алхимиком, титаном. Он творил и дурачил одновременно - создавал тонкий эзотерический мир, пуская пыль в глаза непосвященным простофилям.
- Но вы же от его текста камня на камне не оставляете.
- Это вам только кажется. Текст никуда не девается, но его не обязательно произносить. В том пространстве, которое я создаю на сцене, он не звучит из уст актера, а проступает в мизансценах, в специфических метафорах, в декорациях, в жестах, в партитуре. Для меня важнее воссоздать дух произведения, где главное - энергия сновидения.
- При этом знатоки распознают в ваших постановках элементы черной мессы - ритуала, практикуемого сатанистами. Знатоки сгущают краски?
- Цель сатанинского ритуала - богохульство, опровержение религиозной догмы. У меня же в спектаклях нет диалога с христианством, я эту тему вообще игнорирую. А значит - не имею отношения к сатанизму. (Вообще, сегодня сатанинскими мессами любят называть любые публичные действа, которые тем или иным образом пародируют христианское богослужение. ) Я всего лишь использую элементы различных древних ритуалов, в том числе отдельные образы черной мессы - скажем, в одном из моих фильмов появляется писающая монашка. Вообще черная месса - веселый ритуал.
- Но ведь он связан с человеческим жертвоприношением?
- Вовсе нет, это предрассудок, насаждаемый поверхностными американскими кинофильмами. На самом деле кульминация черной мессы - совокупление посвящаемого с голой женщиной в гробу.
- То есть. .. с мертвой?
- Да успокойтесь - с живой.
- А писающая монашка при чем?
- Это воды стыда ее, которые становятся ливнем, ибо то, что сдерживалось, да изольется наружу, а с ним и ее скорбь. .. Месса основана на пародировании религиозных канонов, на противопоставлении разума и духа. На утверждении того, что не дух, а разум правит миром и что мир спасет не чудо, а логика. Богохульство - своего рода арттерапия, направленная против вероучения, превратившегося в уродливую догму и превращающего людей в зануд. Но это не просто игра. Это еще и философия бунта.
- Когда вы, обливаясь свекольным соком, безумствуете в своих собственных мистериях, то испытываете удовольствие от процесса? Или от сознания, что сделали все так, как хотели, учинили авторский беспредел?
- Удовольствие приносит сознание, что удалось создать пространство, похожее на сновидение. Потому что в такие моменты я нахожусь в другом мире - мире призраков. Этот мир является внезапно, как летающая тарелка. Ты можешь быть не готов, но если НЛО зависнет над головой, ему это будет безразлично.
- То есть сновиденческий или даже запредельный мир для вас идеален?
- Идеальное - только повод для разрушения. Ничто идеальное мне не близко. Та же икона - это символ поклонения некоему идеальному миру. Но, приближаясь к любому идеалу, узнавая его, понимаешь, что важно его уничтожить. Я уже родился с чувством, будто все, что узнаю, - ложь и что мир - огромная провокация.
- Ага. Выходит, если бы Тер-Оганьян не совершил свой разрушительный перформанс, вы не без удовольствия сделали бы это вместо него?
- Знаете, подобный жест направлен на диалог с обществом, меня такой диалог не интересует. По-моему, не имеет никакого смысла рубить реальные иконы, в этом есть что-то инфантильное, отдающее локальным домашним неврозом. Для меня существуют гораздо более интересные и притягательные символы.
- Между тем при всем радикализме вас уже пытается заполучить шоу-бизнес. ..
- Ничего не получится, поскольку на бессознательном уровне шоу-бизнес всегда будет чувствовать, что всем своим существом я несу ему смерть.
- Но вы же работали, к примеру, на новогодних клубных вечеринках, где гонялись за гостями с циркулярной пилой. При том что это акция формально издевательская, вы, в сущности, вписались. ..
- Дед Мороз с пилой, преследующий трех маленьких лебедей, - явление довольно непривычное. Подобные забавы веселят - это тот парадоксальный юмор, которого мне не хватает. Я не сторонник традиции площадного театра, но в нем по крайней мере больше свежести, чем в современном драматическом.
- Вы утверждаете, будто сниматься в чужом кино готовы только ради денег. Это потому, что от киноартиста ровным счетом ничего не зависит?
- Да просто не нравится мне, как сейчас снимают, не нравится - о чем. Мне интереснее делать на компьютере собственные фильмы. .. Я тут как-то пришел на пробы к Учителю. Начали мы репетировать - в десяти метрах от него разыгрывать сцену, которая пойдет на крупном плане. Он сидит, щурится, ворчит: "Нет, не так. .. Чего-то мне не хватает. .. " Чего не хватает - непонятно. Тогда я подговариваю партнера, и мы приближаемся метров на шесть, но играем при этом точно так же. "Вот-вот-вот, уже хорошо, уже ближе. .. " - А пробовались-то вы к Учителю в "Прогулку"?
- Нет, в другой фильм. И на вторую пробу не пошел - затребовал гонорар.
- Разве за пробы платят?
- А как же! Что я ему - шестерка, чтоб на него работать, а потом получить пинок под зад? Я думаю, актер, не лишенный чувства собственного достоинства, непременно требует оплаты. Бесплатно ходит на пробы только тот, кто готов до конца жизни гнить в массовках.
- Так вам заплатили?
- Нет. И на вторую пробу я не пошел. Вообще мне часто звонят от режиссеров, но я ставлю свои условия. Я не из тех, кто стремится получить работу в кино любой ценой. Когда-то обивал пороги киностудий, а сейчас успокоился. Если купюры начнут падать с неба сами, тогда те, что окажутся поближе, подберу, а сделать три шага поленюсь. .. Ну, может, три еще сделаю, а десять - точно не стану.