Худшее - враг хорошего
Тяжелые люди живут в доме Прозоровых. Ирина (Варвара Андреева) в первом акте хохочет так, словно в именины приняла ударную дозу кокаина, а потом весь спектакль рыдает, точно у нее ломка. Маша (Ольга Пашкова) всем говорит гадости. Ольга (Алена Охлупина) ноет, словно вьюга за окном. Один здесь хороший человек, да и тот Кулыгин.
С пьесой Чехова случился тот же скверный анекдот, что происходит со всеми классическими пьесами в современной постановке. Все положительные герои оказываются невыносимыми занудами, все театральные злодеи - симпатягами. В любом "Гамлете" последних лет Гамлет выходил невнятным нытиком, зато Клавдий был душкой и умницей. В "Братьях Карамазовых" в Театре Маяковского из всей достоевской семейки симпатии зала вызывал только Федор Павлович с его коньячком и "цыпленочком". Ровно то же произошло в "Трех сестрах". Рогоносец, пошляк, подхалим, человек в футляре стал самым симпатичным персонажем спектакля. По ходу дела он демонстрирует деликатность, такт, доброту - все фирменные свойства чеховского героя. В финале он держит над сестрами черный зонтик, укрывая их от дождя, и нехитрая метафора вполне работает: только житейская мудрость да здравый смысл Кулыгина могут спасти этих вздорных женщин.
Кулыгина играет Валерий Бабятинский. К премьере в театре выпустили газету, где актеры высказываются о своих героях. Так вот, Бабятинскому принадлежит самое здравое высказывание о пьесе: "Мне кажется, у Чехова есть этакая улыбка, снимающая лишний пафос, - рассуждает он. - Он слегка ироничен, и в этом его изюминка".
Кажется, Юрий Соломин думал о чем-то похожем, когда брался за "Сестер". Во всяком случае, он позволил Глебу Подгородинскому сделать из Тузенбаха омерзительного человечка, даже не человечка, а какое-то кафкианское "насекомое существо". Подгородинский впервые сыграл Тузенбаха так, что стало ясно, отчего это Ирина целых пять лет не может решиться принять его предложение. "Одним бароном больше, одним бароном меньше", - вполне достойная эпитафия этому ничтожеству.
В своей газете Соломин не без удовольствия процитировал чеховскую запись, так напоминающую ленинский приговор интеллигенции: "Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую". Наверное, он склонен был отнестись к чеховским героям с иронией. Однако тут надо было идти до конца и ставить "Сестер" так, как они этого заслуживают: как черную комедию про провинциальных истеричек и туповатых военных, над которыми автор откровенно издевается.
Этого Соломин, к сожалению, испугался. Или, может, решил, что в академическом театре такие эксперименты с классиком непозволительны. В результате почти все его актеры не верят ни единому своему слову. Хорошо поставленными голосами они подают классические реплики и романтизируют своих героев. Но, несмотря на все их усилия, соляная кислота чеховской иронии разъедает риторические конструкции про "счастье труда" и "жизнь через двести-триста лет". Когда красивый здоровенный военный Вершинин (Александр Ермаков) с надрывом произносит: "Жена опять отравилась. Такая неприятность", - публика хихикает: чеховский фарс пробивается наружу, как бы ни старались актеры его облагородить.
Чеховские интеллигенты выглядят сегодня чистыми инопланетянами. Никакие усилия по перевоплощению не позволяют актерам отождествиться с этими ленивыми, истеричными, иррациональными созданиями. И когда Чебутыкин (Эдуард Марцевич) заплетающимся языком сообщает партеру: "Может быть, я и не человек, а только делаю вид, что у меня руки и ноги", - партер склонен ему поверить.
И только ловкий, добрый, законопослушный, тщеславный, затянутый в сверкающий мундир преподаватель гимназии Кулыгин кажется единственным живым человеком среди этих странных существ под названием "интеллигенция".