Эскизы к облакам
Эрика Булатова принято числить по разряду соцартистов, хотя у него и отсутствует коронная соцартистская ирония. Ирония - палка о двух концах, клоун сражается со своим невидимым противником только на цирковой арене. Крамола в картинах Эрика Булатова была совсем иного сорта, нежели прямое политическое высказывание, - он обнаружил метафизику там, где ничего подобного не могло быть: в железнодорожных плакатах, декларативно повелевавших "СТОЙ! ", "ОПАСНО! ", "ОСТОРОЖНО! ". Это был великий прорыв, открытие областей банального и внехудожественного.
Потом настали тяжкие времена: "Советский космос" (так называлась знаменитая картина Булатова) стал сначала добычей зубастых карикатуристов, а потом и вовсе отправился на свалку истории. Особо тяжко пришлось тем представителям соцарта, которые травестировали визуальную фактуру советской идеологии, доведя ее до полного барочного идиотизма. Для того чтобы над твоим анекдотом посмеялись, нужно, чтобы реципиенты хотя бы знали, о чем идет речь. С известного момента даже в памяти участников и наблюдателей исторических событий травматический опыт советской эпохи стал вытесняться в дальние уголки подсознания. Сегодня и не возникает никакого внутреннего напряжения между зрителем и картиной "Перестройка-Революция", М. С. Горбачевым и монументом В. И. Ленина. Без серьезных исторических изысканий сегодня трудно и предположить, что речь шла о тотальной пустотности и исчерпанности всех без исключения идеологических конструкций. Ну кто сейчас помнит, что, начиная Перестройку, Горбачев выдвигал революционный лозунг о "возвращении к ленинским нормам"?
На выставку в Третьяковскую галерею Булатов привез новую графическую серию, где используются стихи Всеволода Некрасова. (Единственное исключение - работа, в которой визуализована блоковская строфа "Черный вечер - белый снег". ) Общее название всей серии - "Живу - вижу" отсылает к написанному в середине 70-х диптиху, где начертанные тупым и безличным шрифтом слова "Живу" и "Вижу" протыкали безмятежную перспективу синего облачного неба. Эта работа стала манифестом советских нонконформистов в тот момент, когда они - уже в конце 80-х - выходили на широкую международную арену. Правда, сам Всеволод Некрасов, один из крупнейших поэтов нашего времени, но человек, мягко говоря, со сложным характером, так и остался в тени. Так что выставка Эрика Булатова стала также и своего рода выступлением сильно недооцененного нами, современниками, поэта, автора великого стиха - "Свобода есть / Свобода есть / Свобода есть / Свобода есть / Свобода есть свобода". Отточенные до кристальной чистоты и прозрачности строчки Некрасова на булатовских листах становятся пространственными объектами, парят над пейзажами, развертываются в облаках, выбегают из московских окон. Слова простые, как бы и не несущие в себе особых смыслов: "Вот", "Там, по дорогам", "То то и оно", "Как идут облака - как идут дела". Столь же простые, как и точная до утраты авторства живопись самого Булатова. "Авангардист" Булатов стойко осуществлял свои эксперименты с языком в рамках картины, навсегда сохранив почтение к своим наставникам - Владимиру Фаворскому и Роберту Фальку. Один из его принципиальных теоретических текстов так и называется - "Картина умерла! Да здравствует Картина! ".
На выставке в Третьяковке показано всего несколько картин из новой серии. Что самое приятное, они принадлежат российскому частному коллекционеру (Игорь Маркин). Но основная часть новых картин Булатова так и осталась в его парижской мастерской. Конечно, очень жаль, что московский зритель не увидел всю живописную серию целиком, а только эскизы к ней. Они, конечно, имеют отдельную ценность, но проблема не только в вечных ссылках на отсутствие денег. Имеет место и чисто вкусовой конфликт: в Третьяковке до сих пор не готовы рассматривать холодную и остраненную живопись Булатова в качестве живописи. А вот рукодельные и "искренние" рисунки концептуалиста музейные эксперты уже согласны рассматривать в качестве произведений изобразительного искусства.