Саммит без содержания?

Саммит Россия – Европейский союз (ЕС), который должен состояться в Брюсселе 11 ноября, будет, без сомнений, наиболее сложным внешнеполитическим мероприятием президента России этой осенью.

После того как Европейский совет одобрил предложения комиссии по проблеме калининградского транзита и одна из ведущих стран ЕС – Германия – заявила о желании рассматривать проблему Чечни не в фокусе борьбы с международным терроризмом, а с точки зрения ее политического урегулирования, ничего положительного Москву на саммите не ждет. Мало сомнений в том, что в Брюсселе ей фактически предложат смириться с перспективой введения виз для путешествующих в эксклав россиян, пусть даже прикрытых фиговым листком упрощенных транзитных документов. Хуже того, в итоговом документе саммита ритуальный тезис о необходимости сплотить усилия в борьбе с терроризмом имеет теперь большие шансы соседствовать со словами о необходимости решить чеченскую проблему миром. И, что самое неприятное, у ЕС теперь уже нет в запасе шикарных отступных в виде 101-го обещания предоставить России статус страны с рыночной экономикой.

Таким образом, предстоящий саммит Россия – ЕС кажется на первый взгляд совершенно бессодержательным. Но если отвлечься от текущих политических проблем, и у России, и у Европейского союза есть что обсудить по делу.

Дело в том, что в повестке дня саммита стоит вопрос, исключительно важный для стратегических отношений России и единой Европы, а именно утверждение промежуточного доклада совместной рабочей группы по выработке концепции общего европейского экономического пространства (ОЕЭП). Решение о создании группы было принято в мае 2001 г. на московском саммите Россия – ЕС.

Сама идея ОЕЭП была, по всей вероятности, продиктована тем, что Брюссель признал провал уже существующего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Европейским союзом. Новый, более масштабный проект в сочетании с вступлением России в ВТО должен был заставить ее наконец исполнять СПС и, кроме того, создать условия для устойчивой привязки российской экономики к европейскому рынку. Последняя задача отвечала также и декларированным интересам России.

Но и сейчас, когда до формального срока окончания мандата рабочей группы остается меньше года, подходы сторон сильно разнятся. В основе переговорной позиции Москвы лежит желание разделить с ЕС лучшее (свободы передвижения людей, товаров, услуг и капиталов) и отказаться от того, что ей пока не по плечу либо не отвечает интересам развития отечественного бизнеса (социальная политика, защита окружающей среды, защита потребителей и их здоровья и т. д.). Для Брюсселя же главным смыслом ОЕЭП стало постепенное распространение на Россию практически всего массива вторичного законодательства ЕС. Дополнительным подтверждением такого подхода может служить переориентация средств программы ТАСИС, в рамках которой предоставляется так называемая техническая помощь России. После реструктуризации в 1999–2000 гг. практически все ее ресурсы ориентированы на реформу российского законодательства по образцу ЕС.

Политика Брюсселя имеет весьма солидное обоснование. Во-первых, в отличие от СНГ или псевдоинтеграционных объединений Латинской Америки дизайн ЕС создавался не простым политическим решением, а путем долгой притирки разных сфер человеческой жизнедеятельности, когда существование одного измерения интеграции невозможно без другого, третьего, пятого. Во-вторых, сам Европейский союз вряд ли будет готов поощрять вовлечение своих хозяйствующих субъектов на территории, неподконтрольной европейским правовым нормам. Наиболее яркой иллюстрацией здесь стало заявление комиссара ЕС по внешним связям Криса Паттена о том, что деятельность российских фирм на европейском пространстве значительно упростится, если правовые рамки будут общими.

Называя вещи своими именами, необходимо признать, что термин “сближение законодательства”, столь часто употребляемый при определении задач российско-европейского сотрудничества, означает для ЕС только лишь “изменение российских правовых норм” в соответствии с европейскими критериями. Заметим при этом, что механизм разработки и утверждения законодательной базы Европейского союза, в принципе, не предусматривает влияния на него интересов и пожеланий третьих стран. Единственным исключением из этого правила стали изменения, принятые в связи с предстоящим вступлением в союз государств Центральной и Восточной Европы. Кроме того, все страны-кандидаты были привлечены к работе европейского Конвента – почти неформального совещательного органа, призванного согласовать основные параметры внутренней реформы ЕС после расширения на восток. Но в то время, когда саммит ЕС в Ницце утверждал новый Договор о Европейском союзе – квазиконституцию, в которой учитывались интересы будущих членов, ни у кого не оставалось сомнений, что все страны Центральной и Восточной Европы станут в среднесрочной перспективе полноправными членами общего рынка. России такая перспектива не грозит.

Из всего этого представляется правомерным сделать по меньшей мере два вывода. Во-первых, создание общего экономического пространства по сценарию ЕС потребует от России признать реальной перспективу добровольного отказа от значительной части своего суверенитета. В первую очередь это касается практически всех аспектов государственного регулирования экономики. Во-вторых, концепция общего экономического пространства в ее нынешнем, промежуточном виде не предусматривает инструментов участия России в процессе подготовки новых законодательных норм Европейского союза.

Сейчас совершенно непонятно, почему российские власти не ставят перед Европейским союзом вопрос о своем участии, пусть даже на уровне консультаций, в создании правовых норм, которые будут регулировать хозяйственную деятельность на территории ОЕЭП. Весьма вероятно, что эта проблема просто искусственно замалчивается в расчете на то, что интеграционный процесс окажется достаточно продолжительным и совпадет с развитием политических и экономических реформ в России. Но подобные оценки делались и в начале 90-х, когда Москва буквально сунула голову в петлю заведомо невыполнимого СПС.

Как показывает опыт российско-европейских отношений, ситуация, при которой наши обязательства перед ЕС вступают в противоречие с реальными возможностями экономики, является весьма неустойчивой и подверженной кризисам, в том числе и принимающим формы политической конфронтации. А формальный повод для такой конфронтации всегда найдется. Мало, что ли, у нас Закаевых?