Слово и дело
Академия Баха в Штутгарте заказала Софии Губайдулиной "Страсти по Иоанну" на русский текст. Наш выдающийся мастер относит себя к православно мыслящим сочинителям светской музыки и потому не следовала Баху - ей нужно было литургическое претворение порыва соборности в мистику свершения таинства. Такой грандиозный замысел потребовал совместных усилий композитора, исполнителей и слушателей.
В своих "Страстях" Губайдулина пошла по пути не событийной, а духовной драматургии. И придумала поразительную по своей глубине и оригинальности конструкцию. Рассказ о последних днях земной жизни Христа сплавлен с пророчеством о последних днях всего мира. Это сочетание жестко логично: и Евангелие, и Апокалипсис - тексты одного автора, Иоанна Богослова. Потому прошлое - крестные страдания Христа - все время отдаются в будущем, в картинах предсказанного конца света. На первом плане оказывается тема Божественного замысла всего происходящего на земле.
Единый стержень - монотонное в дьяконской манере повествование баса. Апокалиптические пророчества отданы баритону, тенор поет о любви и страдании. Оркестр рисует ярчайшие по силе картины и найдено много, чтобы задеть эмоции: слышное безмолвие в виде шелеста струн рояля, оглушающий бой трех больших барабанов в эпизоде снятия семи печатей и истерика ревущего органа в финальной картине светопреставления. Все находки сконцентрированы в "Шествии на Голгофу". Здесь монотонная поступь рассказа и небесные раскаты пророчеств обрамлены гулом толпы из двух хоров - то восторженной, то сомневающейся, то кровожадной.
Рефрен всей оратории - начало Евангелия: "В начале было Слово... и Слово было Бог". В интонациях хора это звучит как убежденное утверждение. В этом же и манифест Губайдулиной, связывающей себя с христианской культурой, т. е. с культурой эпохи Слова.
Дирижер Валерий Гергиев с импровизационным чистосердечием держит в руках нерв сложно взаимодействующего массива солистов, оркестра и двух хоров. Бас Геннадий Беззубенков достигает высот вокалиста-художника, расцвечивая одинаковую монотонную интонацию бесконечными оттенками пропеваемого слова - от многозначительной сдержанности до негодования и сожаления. Баритон Федор Можаев хранит силу слова в пении на пределе возможностей.
Точно так же и слушателю приходилось без устали трудиться, чтобы не зря провести в зале эти полтора часа. Без детального вникания в библейские тексты не воспринимается ни музыкальный язык, ни конструкция с ее новаторством, ни образ мысли автора. Устроители московского концерта почти провалили мероприятие, не обеспечив каждого слушателя распечаткой слов, как это было в Петербурге. Далекая от авангардистской зауми, Губайдулина сложна требованием труда и высокой культуры. Потому публика не стеснялась покидать зал.