Александр Кулешов: «Мы находимся в такой стадии, когда надо начинать с игрушек»

В понедельник, 15 февраля, Александр Кулешов официально вступил в должность ректора (президента) Сколковского института науки и технологий, сменив на этом посту отца-основателя Сколтеха Эдварда Кроули. Основанный в 2011 г. фондом «Сколково» совместно с Массачусетским технологическим институтом (MIT), институт сильно отличался от прочих российских вузов. Ведь сюда принимают студентов, уже окончивших вузы и получивших степень бакалавра. Чему и как учат в Сколтехе, мы решили поинтересоваться у нового ректора.

– В 1957 г., когда был запущен первый спутник, для США советское образование стало эталонным – путеводной звездой, к которой следует стремиться. Но мир меняется, изменился общественный строй, с тех пор наше образование очень сильно деградировало, поскольку к этим изменениям не приспособилось. У нас остались прекрасные флагманские вузы, на основе которых в принципе можно было бы создавать нечто новое, но... помните, как создавалась гвардия Петра? С нуля, из потешных полков. Идея сделать что-то с нуля имеет много позитива – сразу обрываются прежние генетические связи, которые могут тянуть назад. Идея создать университет с нуля была очень плодотворна, и я расскажу почему. Кого учили наши институты и университеты в советское время? Они готовили специалистов. А вот кто из них становился руководителям, показывала жизнь. Никакой специальной подготовки для руководителей не было, а если специальную подготовку они и получали - получали не в институте.

Ученый-математик, доктор технических наук, специалист в области информационных технологий и математического моделирования, академик РАН Кулешов окончил механико-математический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в 1970 г. В 70-х работал в НПО «Кибернетика» (Москва), в 80-х был первым заместителем директора Научно-тематического центра. В 90-х работал в собственном бизнесе, в основном в Европе. В РАН - с 2001 г. C 2006 г. - директор Института проблем передачи информации им. А. А. Харкевича РАН, заведующий базовыми кафедрами в МФТИ и Высшей школе экономики.

– Когда говорят о Сколтехе, обычно добавляют: «...где растят инноваторов». Меня это слово всегда ставит в тупик. В чем, по-вашему, разница между новациями и инновациями?

– Ну загляните в интернет, найдете определение... Хотя, на мой взгляд, инновации и новации не отличаются ничем. Дело ведь не в названии – это такая условность. Меня больше волнует другое: почему у нас эти самые инновации так туго идут? Что, у нас в стране денег мало? Да до фига. Посмотрите - сколько богатых людей! Нет духа предпринимательства! Возможно, потому, что у нас нет историй успеха. Возможно, потому, что нет гена предпринимательства. Это ведь не шутка – ученым-генетикам известно, что к предпринимательству у людей есть генетическая предрасположенность.

Англосаксы в Америке и Великобритании отличаются геном предприимчивости. Посмотрите на франко-канадцев и на французов. Это ведь совершенно разные нации. Сравните этих здоровенных мужиков из Монреаля, которые на хоккейной площадке заталкивают нападающего и защитника вместе с шайбой в ворота, и вот этих французов, которых ты видишь на Елисейских полях и в 16-м округе. На самом деле они разветвились по одному признаку в 1762 г. Кто уезжал в Америку? Те, кто был предприимчив, кто мог все поставить на карту... Это передается генетически.

– В таком случае чем вы занимаетесь – отбором людей с этим «геном» или этот «ген» вживляете, т. е. воспитываете?

– Воспитать ген нельзя – из собаки коровы не сделать. Другое дело, что иногда предрасположенность к наукам может сочетаться с геном предпринимательства. Вы знаете, что Билл Гейтс во времена учебы разработал блестящий алгоритм "сбора пирамиды", необходимый очень во многих компьютерных приложениях, что не могли долго сделать до него. Это была его первая и последняя научная статья (в прекрасном математическом журнале), написанная, кстати, на первом курсе. Думаю, если бы Гейтс не стал владельцем Microsoft, то оказался бы прекрасным математиком, может, не лучшим, но очень хорошим.

Нет конкуренции – нет инноваций

– Дорого ли стоит воспитать в ваших стенах одного такого инноватора?

– Про деньги говорить сейчас довольно сложно. У нас три основных инвестора - в основном государство, эндаумент-фонд, и плюс к этому только в первый год мы получили внешних контрактов от частных компаний на 30% больше, чем № 2 в России - НИТУ МИСиС, – 3 млн руб. на каждого исследователя. И это только в первый год.

– Готовы ли крупные компании вкладывать в вас деньги?

– Российские? Думаю, что нет.

– Почему?

– Чтобы инновации были востребованы, нужна конкурентная среда. Это как в спорте высоких достижений. Если бегаешь стометровку за 11,5 секунды – бегай себе вокруг дома, если же за 9,9-9,85 - за тебя будут бороться все. Посмотрите, к примеру, как два авиагиганта - Boeing и Airbus - конкурируют за доли рынка. За доли! Для них жизненно важны инновации, связанные в том числе с энергопотреблением. Ведь каждая авиакомпания, закупающая самолеты, огромные средства тратит на керосин. Иногда экономия на топливе может стоить той самой доли выручки, что позволяет авиакомпании выходить в прибыль.

В Советском Союзе была конкуренция, она создавалась искусственно. Одну и ту же работу давали в параллель нескольким НИИ. Ужаснейшая конкуренция. Люди попадали в психушку из-за неудачных испытаний. Но отсутствие конкуренции очень невыгодно с точки зрения инвестирующей организации, с точки зрения государства. В конкуренции, и в конкуренции ответственной, где проигравший умножается на ноль, и рождается что-то действительно стоящее. Когда человек понимает, что у него есть в распоряжении ресурсы, но если он проиграет, то будет лично нести ответственность, и ответственность серьезную, тяжелую, он будет бороться за каждый процент эффективности. Вот в таких ситуациях и нужны инновации – как в спорте высоких достижений, когда идет борьба за долю секунды.

Но сам по себе факт отсутствия конкурентной среды, абсолютно уничтожает потребность в инновациях. Хозяину такой компании, генеральному директору, не нужны инновации – ему нужно уметь договариваться.

Про плагины и пуговицы

– Но ведь есть еще конкуренция глобальная, а глобальный рынок уже давно переделен. Шансы его изменить, кажется, равны нулю.

– Это и так, и не так. Приведу пример. Возьмем, например, нефтедобычу, весь мир монополизован. Две-три компании обеспечивают все софты для нефтедобычи - Schlumberger, Halliburton. Как туда войти? Представьте, приходит ко мне человек, скажем, профессор мехмата, и говорит: «Слушай, я сделал гидродинамику лучше, чем Schlumberger. Я показывал ее "Газпром нефти", я показывал в "Лукойле" – все говорят: "Слушай, старик, конечно же, лучше". Спрашиваю: "Возьмете"? - "Конечно же, нет». У наших людей есть глубокое непонимание, что для field engineer, который работает за своим компьютером, нужна система, а не отдельные, даже очень хорошие компоненты. Помните Райкина: "К пуговицам претензии есть?" Только что им с этой пуговицей делать? Им нужен полный workflow, который этот самый профессор им дать не может. А Schlumberger его дает. И на то, чтобы это сделать, они истратили порядка 15 000 человеко-лет.

– То есть полная безнадега?

– Нет, не безнадега. Мы много раз это проходили, надо с чего-то начинать. Я ему ( профессору) объясняю, идите в Schlumberger. Предложите сделать плагин в их программный интерфейс как дополнительное средство – они ведь ничего не теряют, ничем не рискуют, а пользователь получает новую опцию...

– Но рынок ведь это не меняет?

– Меняет. Это только кажется, что рынок незыблем и на каждом направлении все поделено. А я вам напомню для примера лишь одно слово: AltaVista! Вы помните, что это? Никто не помнит, а ведь это известнейший поисковик, который был до Yahoo, до Google. И что с ним случилось? Он умер. А помните пейджеры? Новые технологии и компании, их реализующие, как кометы – появляются и исчезают. А McDonnell Douglas? Эта компания царствовала в авиации в середине прошлого века, когда никто и не знал о Boeing. Эти империи только кажутся нам вечными. На самом деле все меняется очень быстро. Давно ли все узнали о Цукерберге? Возможно, скоро мы узнаем о новых Бринах и Джобсах. Говорят, пессимист - это информированный оптимист. Попробую переформулировать: я - информированный, но оптимист.

Кузница капитанов хайтека

– До встречи с вами мне показали лабораторию Сколтеха, и знаете, что меня удивило? Ваш предшественник – президент и основатель института Эдвард Кроули – известнейшая персона в области ракетно-космических технологий, вы – математик...

– Образование у меня математическое, но никогда не занимался всерьез математикой, скорее я математик, переучившийся на инженера...

– Да, прошу прощения... мне почему-то казалось, что в ваших лабораториях увижу чудеса науки, какую-то немыслимую аппаратуру, но на столах там лежат тривиальные квадрокоптеры, какие-то детские игрушки из фанеры, весьма незамысловатые фигурки в 3D-принтерах. Я пытался понять, насколько серьезным делом занимаются там подростки. Эти ли игрушки помогают выращивать тех самых инноваторов и капитанов новой индустрии?

– Вы это хорошо приметили. Но вспомните петровские потешные полки. Из них выросла гвардия. Мы, к сожалению, находимся сейчас в такой стадии, когда надо начинать с игрушек. Хотя я бы это игрушками и не назвал. У массы вещей, которые вы видели, есть серьезные перспективы.

– А как же наследие советского образования?

Сейчас система образования у нас по сути осталась та же. Нам все еще не хватает категории людей, которые бы стали катализаторами в некоей химической реакции в экономике страны, люди, которые, с одной стороны, обладают высочайшими профессиональными навыками – ну невозможно, чтобы бухгалтер руководил ракетно-космической корпорацией, этого нигде в мире нет. С другой стороны, у него должен быть драйв, кураж и некоторая подготовка.

Нам сейчас недостает не тех людей, которые способны заниматься наукой, - худо-бедно сейчас такие люди есть. У нас сейчас ситуация походит на ту, что была в 29-м году прошлого века, когда в Советском Союзе наука еще оставалась - была неплохая математика и физика, – а инженерная наука уже умерла. И 29-й год был очень удачным для Советского Союза, была Великая депрессия – к нам легко ехали. Советская индустрия, по сути, встала на европейских и американских инженерах.

Лекции – по-английски, экзамены – по-русски

– Ядро преподавателей Сколтеха – иностранные преподаватели?

– Ну, это смотря кого называть иностранными преподавателями. Например, человек, который отработал 20 лет за рубежом, хотя и имеет два паспорта, является все-таки русским, и корни его здесь. Сформировалась огромная диаспора таких людей.

– Диаспора репатов?

– Не совсем. Говорю о людях, которые уехали из страны, но не перерезали пуповину с родиной. Знаете, как бывает: уехал за рубеж работать, думает вернуться, но появляются дети, начинают ходить там в школу, он понимает, что говорят они по-русски с акцентом, а пишут - совсем никак. Понимаешь, что вообще вариантов вернуться нет не потому, что на родине нет условий, а потому... потому, что твой поезд ушел. При этом ты сохраняешь привязанность, ностальгию, если хотите, – это совсем не выдумки. В этом случае на постоянную работу в Россию человек не согласится, но вот приехать на полгода, почитать пару курсов – с удовольствием! И таких людей, готовых работать в России на ротационной основе, теперь довольно много... и даже иногда не за деньги, кстати сказать.

– Почему же тогда у вас все преподавание идет на английском языке?

– Потому, что английский язык сегодня - язык науки и язык инженерии. Если ты свободно не владеешь английским, ты не в состоянии ни читать профессиональную литературу, ни профессионально общаться. То есть ты вычеркнут из информационного обмена. Причем даже просто читать - недостаточно. Ведь, несмотря на интернет, большинство профессиональной информации передается изустно. Помню, когда заканчивал мехмат, нам говорили: на самом деле настоящее образование вы получаете не в аудиториях, а в коридорах. И это была абсолютная правда. Наиболее интенсивное образование то, что получаешь в общении. Ты можешь 10 лет читать статьи, потом приехать на конференцию и понять, что на самом деле все наоборот, не так, как написано. Если у тебя нет возможности для общения - ты исключен из этого мира.

До войны таким языком был немецкий, потом стал английский. Принятый в научно-инженерном мире язык общения - это как погода на улице, не зависит от нашего желания. Знаете, у меня тесные многолетние отношения с Францией, могу подтвердить, что больших снобов в отношении языка, чем французы, вообще нет. Там ведущего на телевидении за англицизм могут запросто оштрафовать. Я не шучу. Французский, пожалуй, единственный язык, где слова «компьютер» нет, есть – L'ordinateur. Так вот, даже во Франции техническая среда сегодня абсолютно англоязычна. Впрочем, диссертации там защищают на французском, хотя можно и на английском.
­

– А защита у вас на каком?

– На русском. И я считаю это колоссальным упущением. Мы говорили об этом даже в аппарате правительства. Притом все сперва уверяют, что понимают нас и поддерживают, а заканчивают тем, что ничего поделать нельзя, ибо юридически это якобы противоречит Конституции.

– Кого же вы все-таки готовите, на какие рынки вы ориентируетесь?

– Конечно, мы готовим специалистов для России. По крайней мере, мы этого хотим. Знаете лозунг Гарварда: мы готовим не людей, которые будут работать в компаниях, а людей, которые будут эти компании создавать. Нам не хватает капитанов современного хайтека, которые, с одной стороны, обладали бы знаниями и способностями, а с другой – понимали бы, что представляет собой новый Hi-Tech, как эта индустрия должна быть устроена. Работаем мы только для России. Другой вопрос - цыплят по осени считают.