Михаил Турецкий: Я люблю этот Белорусский вокзал

Михаил Турецкий – человек, чья фамилия, кажется, связана исключительно со словом «хор». А «Хор Турецкого» – коллектив, сумевший изменить восприятие этой музыкальной формы. «Хор Турецкого», возникший как хор при синагоге, может спеть все – от оперных арий до телефонной книги. «Википедия» сообщает, что концепция коллектива – многоголосие, живой звук и интерактив со зрителями. И это правда: Турецкий дирижирует не только своими коллегами, но и залом. А что касается многоголосия, то диапазон солистов арт-группы достигает 4,5 октавы. В хоре есть и самый низкий – бас-профундо, и самое высокое и редчайшее мужское сопрано. В репертуаре «Хора Турецкого» – классика, рок, опера, джаз, народная и популярная музыка более чем на 10 языках мира. Другой проект Турецкого – арт-группа Soprano. Семь красавиц также поражают разнообразием жанров, а коллектив позиционируют как «женское лицо современной России». Сам Турецкий говорит, что есть и третий проект. Его неофициальное название – «Дети Турецкого». Дети – это дочки Михаила, Беата и Эммануэль. Эммануэль, кстати, обладательница редкого колоратурного сопрано. «Ведомостям» Турецкий рассказал сразу о трех проектах, а еще о том, почему его вдруг так стала интересовать политика.

– Во-первых, это очень интересный творческий эксперимент. Эти песни пронизаны необыкновенной эмоцией. Они написаны в такой момент, когда люди находились в состоянии необыкновенного стресса – и поэты, и композиторы, и вся страна. Люди переживали такие эмоции, которые в повседневной бытовой жизни вообще переживать невозможно – это, с одной стороны, и агрессия, невероятная ненависть к врагу, который посмел, который пренебрег всеми нормами морали и нормами общественного сознания, и быта, и бытия. Во-вторых, это невероятная жестокость. В-третьих, поразительный цинизм. И вот звериные инстинкты, с одной стороны, и история выживания народа – с другой. Когда из 100 уходивших на фронт вернулись только трое, когда мать похоронила сразу шестерых сыновей... Это и история невозвращения, история ожидания, и любовь, и надежда, и страх, и потеря, и фантастическая грусть, и щемящее чувство скорби и отчаяния. Очень много коллизий, которые нашли отражение в песнях – в очень талантливых песнях. Их стали писать лучшие композиторы советского периода. Это очень интересный пласт музыки – не только военного времени: в нашей программе есть песни, написанные и до, и после этого периода. Сделать такую программу мне было крайне интересно. Но, честно говоря, я загорелся этой идеей, когда мне мой отец рассказал, как он закончил войну в Берлине и вообще про весь свой путь. Причем он как-то долго молчал, о войне говорить не любил – «Все равно не поймешь» – и не хотел. Для него это было очень больное воспоминание. Когда я родился, ему было 50, и вот, когда мне исполнилось то ли 35, то ли 40, отец, будучи уже очень, очень взрослым, заговорил на эти темы. Чтобы вы понимали, даже в свои 90 папа был в отличной форме, прекрасно формулировал, любил поэзию, любил искусство, был старым театралом, занимался физкультурой, ходил на лыжах и на каток. И вот только в 90 он смог рассказать про уровень трагизма, уровень страха, уровень отчаяния, уровень радости... Объяснял мне, что такое Курская дуга, что такое Сталинградская битва, что такое блокадный Ленинград, что такое мука с водой в окопах, что такое военный трибунал без суда и следствия, что такое еврейский вопрос в военное время, что такое Берлин и как это было эмоционально – закончить войну в Берлине... И вот в этот момент, когда он так долго не хотел говорить, а потом, поняв, что я уже взрослый, вдруг заговорил об этом... Я помню, как сказал тогда отцу: «У меня мечта – на центральной площади Берлина сделать концерт – «Песни Победы». Отец покрутил пальцем у виска, сказав: «Тебе не дадут». Он вообще с момента окончания войны в Германию ни ногой. Говорил: «Я не могу слышать немецкий язык, у меня это чисто физиологически – болит сердце, я вспоминаю фронтовых друзей, все, что происходило, все эти зверства, все эти ужасы, нет, я не поеду». А я ему отвечаю: «Ну такая же красивая Германия, ведь вы же совершили великое дело, вы не разбомбили Германию и не разрушили ее после того, что немцы позволяли себе сделать». Отец не соглашался, говорил, что немцам колет глаза лишнее упоминание о войне. По моему мнению, немцы немцам рознь, и у них тоже было свое антифашистское движение, поколения сменились, а современные немцы не отвечают за военные преступления своих предков, как не отвечает сын за отца. В конце концов, мы же не собираемся бряцать оружием и говорить: «Мы вас победили». Хотелось сделать марафон мира по странам и континентам. И вот в конце апреля 2017 г., за две недели до концерта, мы получаем разрешение. Так в Берлине в 2017 г. стартовала эта история. Михаил Мюллер, бургомистр Берлина, – человек демократических взглядов, нового мышления. Он, видимо, понимал, что наше предложение – это не крик помощи или отчаяния, а культурологическая история. И тогда проект «Песни Победы» на центральной площади Жандарменмаркт собрал около 20 000 зрителей и 8 млн онлайн-просмотров в момент концерта. Это был хороший результат!

Мне кажется, сработала так называемая групповая молитва – над проектом работала большая команда заряженных людей, нам всем так хотелось сделать что-то светлое, доброе в рамках мира и наших возможностей, что оно в итоге и получилось.

– Это было очень неожиданно, но да. Австрия долго не соглашались, но потом, видимо, посмотрели в сторону Берлина... На первое письмо нам из Вены ответили: «А как бы вы отнеслись, если бы австрийские солдаты прошлись по Красной площади?» На что я ответил, что мы не парад победы устраиваем, а поем песни мира, единства и дружбы на разных языках. Понимаете, в политике бывает некая зона турбулентности, место для сложных отношений. А культура – та сфера, где если ты настоящий, искренний и профессиональный, то диалог получится на 100%. Потому что это плоскость, где душа с душой соприкасается, где происходит единение душ. И тогда дружба-freundschaft – уже не пустой звук. Когда ты приходишь и поражаешь людей своим настроением, чувствами, люди начинит тебя слушать. Язык музыки создает необыкновенную атмосферу доверия. А доверие – это основное, чего не хватает сегодня в мире между народами и странами. Я слышал, как Владимир Владимирович Путин на одном из саммитов говорил с французским президентом, и тогда я так зацепился за это слово – «доверие». Такие акции сближают народы, люди начинают друг другу больше доверять. В условиях конфронтации это капля, но в море сближения народов, улучшения отношений, более позитивного отношения друг к другу. Надо делать все возможное, для того чтобы мир становился безопаснее.

Я вот, например, когда приехал в Польшу, хожу по Варшаве и думаю: «Если убрать еврейский вопрос, они не любят евреев, ну ОК, так какие проблемы между Россией и Польшей? История с самолетом? Она явно надуманная, потому что есть черный ящик». То есть, понимаете, есть какие-то привнесенные извне истории для разобщения народов. Кому-то нравится это. На этих противоречиях можно делать деньги. Рабочие места сразу организуются. Безопасность, охрана, гонка вооружений, граница... Это просто рабочие места. Бизнес. Потом можно изобразить из себя жертву и просить деньги у сильного партнера. Однажды я приехал на концерт в Болгарию и поговорил со сцены с людьми. Ко мне подошла женщина и сказала по-русски, что за 20 лет никто не сделал для российско-болгарских отношений больше, чем этот концерт: «Оказалось, мы друг друга любим, у нас нет противоречий!» Да, был социалистический лагерь, который, может быть, замедлил чье-то развитие. Но современные люди как должны за это отвечать, сегодняшняя Россия?! Так сложилась жизнь. Как современная Германия не отвечает за Гитлера, а современная Италия – за Муссолини. Кстати, еврейская религия это понимает: человеку запрещено копаться в прошлом и бросать тень на сегодняшний день. Но и заглядывать далеко в будущее тоже не нужно – иначе лишается смысла сегодня.

– Просто во время вот этого исторического марафона я стал об этом думать, потому что, с одной стороны, вплотную с ней столкнулся, а с другой – понял, что у нас в руках оказались инструменты для улучшения этих отношений.

– Есть идея сделать спецпроект «От Сталинграда до Берлина». Мы объединим наши международные акции «Песен Победы» со всероссийским направлением. Думаю, это будет очень символично и мощно.

– Возможно, вы тогда неверно поняли меня. Я говорил о концертной истории, а здесь как раз все отлично друг друга дополняет. На площадях нам надо слиться воедино – так у нас больше шансов удивить людей. Вообще, «Хор Турецкого» – это такой уникальный музыкальный проект, проект-гигант. Есть разнообразнейшее созвездие голосов, которое много лет вместе и дышит одним воздухом. Сила этого проекта в том, что у нас есть люди, которые пришли в хор, когда им было 19, 20 лет, и они до сих пор в коллективе. Были парнями – стали мужчинами под 50, эти люди столько всего вместе прошли, что их сила – как раз в том, что они так давно вместе поют.

– Как раз такой большой состав и дает нам возможность огромного репертуарного разнообразия. Мне всегда жалко оперных певцов или театральных актеров, у которых в арсенале, например, 5–7 ролей, которые они играют всю жизнь. Мы же все время в поиске нового репертуара и нового музыкального решения. Это как шахматы. У нас столько народу, что музыкальных вариантов, как в шахматах, бесконечность.

– Слушайте, ну телефонная книга – это рейтинговый стеб. Мы пришли на какую-то передачу и нам говорят: «А вы вот можете все спеть, а можете – телефонную книгу?» Я когда-то брал передовицу газеты «Правда», садился за пианино и напевал ее, ну и что? Так любой музыкант может. Наша молодцеватость не в этом. А в том, что мы 15 млн км прошли за эти 29 лет и дали более 7000 выступлений, делая мир лучше. Вот в этом наш героизм, а не в телефонной книге. Мы молодцы, потому что пели музыку разных народов и так объединяли мир, потому что мы несли культуру в массы, потому что, в конце концов, держимся за классику. Придумываем форму – конечно, нам же нужно выжить без спонсора, но и не только поэтому. Наши люди не воспитаны на классике, к сожалению, а воспитаны на попсе. А мы должны, с одной стороны, как-то выжить, а с другой – пропагандировать классику, пропагандировать музыкальное образование. И нужна для этого форма. Вот Михаил Юрьевич Барщевский однажды заявил, что терпеть не может оперу. А послушал пару наших оперных попурри – и стал членом попечительского совета Большого театра.

– Да ничего он мне не должен. Это так, пошутить скорее. Понимаете, мы такой некий ликбез, и к нам все время люди водят детей. Они понимают, что это такой в чем-то урок для детей. Я расскажу, как Иоганн Себастьян Бах, для того чтобы стать композитором в конце XVII в., прошел пешком 300 км по Германии, потом мы споем 3 минуты... И что-то у ребенка отложится. А я помню, как меня отец привел на концерт нашего родственника, который играл Баха 3 часа. Мне было семь лет, и я там чуть с ума не сошел! А мы потихоньку, понемножку. Сначала – Бах, потом – Верди, Россини, немножко советской классики, немного русских песен, современной эстрады. Непременно – в интеллигентной форме, у нас внутри есть цензура. Никакой пошлятины на концерте не будет, безвкусицы... Хотя сложно так сказать – кто мерило вкуса.

– Гнесинка, наверное. Ну красный диплом, симфоническое дирижирование. У нас все образованные люди, мы не можем в музыкальную банальщину впадать.

– У нас есть творческий консилиум. Но бывает такое, когда весь коллектив против. Ну как против – не уверен, идет на дыбы, а не уверен... И тогда это тот случай, когда я иду наперекор. Такое бывает. Это странно, но потом жизнь вдруг показывает, что Турецкий был прав. «Вожак-то стаи у нас правильный!» А бывает, что я сам не уверен, и тогда я слушаю мнение других, начинаю думать, вижу конструктив... У нас нет деспотизма и самодурства, назло кондуктору пешком никто не ходит. Я пешком не пойду назло никому. Но ребята все равно немножко в окопах сидят, а мне приходится залезать на вышку. Понимаете, я собрал вместе очень талантливых людей. В таком случае ты должен быть на голову выше. Обязательно. Или уступи место другому вожаку.

– Я просто понимаю, что народу интересны кулуарные вещи. Но, честно говоря, я никогда не бегал за большими ток-шоу, которые якобы дают типа рейтинг и узнаваемость. Слава богу, у меня всегда была работа. Поэтому, когда мне предлагали пойти на какую-то передачу и я понимал, что будет «полоскание белья», я отказывался, даже если бы это дало мне большее узнавание людей. Мне такое узнавание не нужно – про творчество давайте!

– Да, это мой вокзал, мой город, моя страна. Белорусский вокзал – это как «Вокзал для двоих», помните этот фильм? На этот вокзал приехал мой отец в 1931 г. из Белоруссии – поступать в политехнический техникум. Ему было 18, и он был сыном кузнеца, который умер в 27, оставив шестерых детей. Сначала в Москву приехал старший брат отца, потом мой папа, он здесь поступил учиться, устроился работать, ему дали 7-метровую комнату в коммунальной квартире. Он быстро получил образование, был на хорошем счету, окончил педагогический техникум, поступил в Академию внешторга – стал серьезным парнем, толковым. В 1940 г. он приехал в Белоруссию к своим родственникам и там встретил мою маму и забрал ее в Москву. Через восемь месяцев в деревню вошли немцы и уничтожили всю семью моей матери. А в 1941 г. с этого вокзала мой отец ушел на фронт. На Лесной улице родился мой старший брат, потом родился я... Когда мне было 11, я в 5.40 выходил из дома, в 5.55 спускался в метро «Белорусская» и ехал в хоровое училище – догонять программу, потому что попал туда не сразу. С Белорусского вокзала я уезжал в пионерский лагерь, к маминым оставшимся родственникам в Минск... Всегда был Белорусский вокзал.

– Есть такое еврейское слово – «халоймес», мечты. И вот халоймес – это что-то пустое, негативная коннотация у этого слова. Есть желание вот этого творческого труда и желание пропагандировать это искусство. Сделать что-то хорошее – в знак благодарности за шикарное бесплатное музыкальное образование, которое мне дали в Гнесинке и хоровом училище. Я считаю, что это моя мицва, мой долг перед страной за это советское музыкальное образование. Я хочу его отработать – и начинаю с себя, со своей семьи и делаю это для страны. Я сейчас без всякого лукавства говорю. Потому что семья – это ячейка общества, основа государства. Поэтому и надо сначала для себя и семьи, потом – для страны. Но, конечно, патриотизм у меня присутствует. Меня этим заразил отец – он никуда не уезжал, хотя мог эмигрировать. У отца родственники в Америке, брат – в Варшаве. Но он однажды сказал: «Я люблю Москву, за эту страну я воевал, я никуда не поеду». Вот так и я. Я люблю этот город, эту страну, этот Белорусский вокзал. Где родился, там и сгодился. Так что мне просто хорошо – в моей стране, в моем городе и с моим коллективом.