Павел Каплевич: «То, что мы делаем, – больше, чем опера»

Павел Каплевич реализовал себя во множестве амплуа. Его карьера художника-постановщика началась с работы над спектаклем «Серсо» Анатолия Васильева, ставшим одним из ключевых театральных событий 1980-х гг. Позже он сотрудничал почти со всеми режиссерами, кто так или иначе является лицом современного российского театра и кино. Сотрудничал как полноправный участник: Каплевич – экспериментатор, новатор и вообще человек большой энергии и фантазии – никогда не боялся новых образов и нестандартных ходов. Например, с Ниной Чусовой они сделали один из первых российских оригинальных мюзиклов – «Екатерину Великую» (за которую Каплевич получил «Золотую маску» как лучший художник по костюмам), а с Александром Сокуровым – киноэксперимент «Русский ковчег», уникальный фильм, снятый в Эрмитаже одним дублем.

Утвердившись как один из главных российских художников театра и кино, в 2001 г. он начинает заниматься продюсированием в драматическом театре и опере. Первым продюсерским опытом стал спектакль Андрея Жолдака «Опыт освоения пьесы «Чайка» системой Станиславского». За ним последовали еще одна постановка Жолдака – «Федра. Золотой колос» и «Имаго» Нины Чусовой, из недавних премьер, спродюсированных Каплевичем, можно отметить «Птицу Феликс» Игоря Миркурбанова.

В 2010 г. Каплевич создал собственную технологию «пророщенной» ткани, позволяющую имитировать любую фактуру. Сейчас он занят созданием опер, точнее, постановок в синтетическом жанре, который называет «полиформа». Первой полиформой стал «Щелкунчик» в «Новой опере». Позже появились «Чаадский» в «Геликон-опере» и «Щелкунчик в Зарядье». Уже закончены премьеры этого года – полиформы «Кармен», «Рабочий и колхозница», «Анна Каренина». «Я вообще такой человек – у меня всегда много всего в работе», – не скрывает Каплевич. В жизни он такой же человек-оркестр: сразу располагает к себе, быстро переходит на ты, отвечает образно и свободно, отчего интервью иногда напоминает перформанс.

Каплевич все чаще называет себя продюсером, а не художником, хотя признает, что сделать из театральных постановок успешный бизнес не так просто, как придумать идею спектакля. «Из минуса в минус выходим», – полушутя отвечает Каплевич на вопрос о прибыльности своих проектов.

– Даже не две, а три или четыре оперы. Готовить будем четыре, скорее всего три покажем в этом году, четвертую – в следующем.

У меня опыт большой, я что только не делал. Много занимался драматическим театром, но в какой-то момент завязал с ним. По простой причине – из-за друзей: много работал с друзьями, но стали меняться условия. Я же из художников, из артистической среды, а начал больше заниматься маркетингом и продюсированием, не все смогли смириться с тем, что мне, по сути, нужно ими командовать, и начали бунтовать. Карабас, Мальвина и Буратино, только не сразу разберешь, кто есть кто. И с драматическим театром я расквитался.

То, что мы сейчас делаем, – это больше, чем опера. Я придумал для определения жанра, в котором мы работаем, новое слово: «полиформ» или «полиформа». Это что значит. Полифо – полифония, и форма – многообразие форм, звуковых и изобразительных. Потому что все, что мы делаем, – это не только опера. Не «мультижанр» – противное слово, как «мультики», – а полиформа. Буду его сейчас продвигать.

Так вот, после драмы я почти случайно сделал оперу «Щелкунчик» (в «Новой опере»). Мы тогда придумали, как из балета сделать оперу. Это был наш первый опыт, на котором мы набили руку, ухо, связи. Поняли, как вообще все это делается, с кем надо работать, какие есть аранжировщики, композиторы, поэты, эксперты. Над оперой работает огромный коллектив, практически состав кинокартины.

Повод для нашего разговора – это полиформа «Кармен», премьера которой будет на фестивале «Черешневый лес». Что это? Драма, опера, балет – ты не понимаешь, что там главное, что производное. Есть произведение Мериме, есть произведение Бизе. Есть поэт Михаил Чевега, который написал для нашей постановки потрясающие тексты. Есть композитор Алексей Сюмак, который внедряется в Бизе, но не просто как аранжировщик, а, так скажем, как превращатель. Не формальный, когда берется инструмент, на котором он это перераскладывает, а больше: он придумывает инструменты, пересочиняет звучание. Хозе играет наш великий артист Александр Балуев. Я пересмотрел сериал с ним про Петра Первого и просто поражался, насколько феноменально он играет. Это близко не оценено так, как должно быть, как он заслуживает.

Можно сказать, что с Балуева все и началось: он посмотрел «Щелкунчика в Зарядье» и после спектакля подошел ко мне с круглыми глазами, сказал, что хочет поработать в таком жанре. Он был абсолютно потрясен нашей певицей Кариной Хэрунц, она пела в «Щелкунчике в Зарядье» Восточную куклу. Я подумал, как здорово было бы их соединить. А у меня как раз были зафрахтованы дни в «Зарядье». Есть Хозе, есть Кармен, так что все сразу и решилось.

И мы имеем возможность встретиться с великим артистом. Балуев совершенно влюбился в роль Хозе, в текст. Карина феноменальная, между прочим, она 10 июня едет на конкурс BBC «Лучшие голоса мира», ее выбрали в числе 20 финалистов, и в июне она может стать лучшим голосом мира.

– Это он просто жалуется. Есть люди, я сам ему людей находил, в свое время я работал на фильме «Обитаемый остров» кастинг-директором. Всех нашел.

– Это неправда, найти можно всех. Если уж такой разговор, что у тебя голливудский бюджет, то можно и из Голливуда привезти. Но и у нас есть прекрасные специалисты, просто нужно уметь собрать команду.

– Это тоже неправда. Наша новая опера «Рабочий и колхозница» в шорт-листе премии драматургии, [автор либретто] Миша Чевега, я считаю, гений. Он мне две оперы уже сделал – «Кармен» и «Рабочего и колхозницу», еще Сюмаку параллельно пишет. Так что есть хорошие либреттисты. Просто сегодня либретто делается не как в операх Чайковского или Римского-Корсакова, а по-другому. Согласен, что сложно написать хорошее либретто, но это всегда было так. В «Чаадском» Саша Маноцков прекрасно все сделал. А для «Анны Карениной» они с Демьяном Кудрявцевым на музыку Гаврилина сделали либретто – переложили Льва Толстого на стихи.

– А почему стихи не могут быть? Тоже один из инструментов. Разве мешали тексты в «Щелкунчике в Зарядье»?

– Не согласен. Мне незнакомые люди напевали тексты из нашего «Щелкунчика», говорили, что они им в душу запали. Там очень хорошие тексты; те, кто пишет, что плохие, просто завидуют, потому что сами так не умеют. И не много там текста. Одну арию, которая мне очень нравилась, Филипп Чижевский с Ниной Чусовой убедили убрать, и мы ее превратили в русскую, где петушки танцуют с чашками. А ария «Вечно живи, любовь»? Это же классика. Я считаю, Демьян [Кудрявцев] очень талантливый поэт, разный, особенный. И Миша Чевега не менее особенный. Они соперничают, но они у меня оба любимцы.

– Сейчас это чистое творчество, но надеюсь, что мы начнем и деньги зарабатывать.

Театральный мир

– Я скажу так: нельзя бороться за то, чтобы быть актуальным.

20 лет назад, когда я начинал и плотно работал с Мирзоевым, наши спектакли были как сегодня все Богомоловы, Серебренниковы, Бутусовы, вместе взятые. Их же не было никого, а в театре только открылись возможности о чем-то разговаривать, и мы были главными на этом поле. У нас было по пять, по шесть премьер в год. Потом это время прошло, не буду же я сейчас догонять ребят. С Серебренниковым мы договорились, что вместе не работаем. Мы попробовали и решили, что нам лучше не работать вместе. С Митей Черняковым тоже не получается.

Мне интересно то, чем я занимаюсь, а модно это или нет, меня не парит. Например, Алла Сергеевна Демидова захотела – сама захотела, мы дружим, очень тепло друг к другу относимся, но я не приглашал специально – прийти на «Щелкунчика в Зарядье». И по окончании говорит: у меня вопрос к жанру. Я отвечаю: Алла Сергеевна, нас посмотрело около 40 000 человек, от трех лет до ста лет. Как можно определить жанр, если в зале сидят люди трех лет и ста лет? Жанр – полиформа. Мы пришли к юным зрителям с серьезным искусством, серьезный художник делал костюмы, поэзия, которую поют серьезные певцы, музыка Чайковского. Это балет и в то же время цирк, и шоу, и само пространство «Зарядья» – все это важные элементы шоу.

Я стараюсь перфекционным способом делать что-то особенное, все компоненты держать на определенной высоте. Не уходить в тусовку, а идти своим путем, если удается.

– За Кириллом еще куча людей стоит. Еще и в силу жизненной ситуации, в которую Кирилл попал, так получилось, что он правда стал особенным, трудно кого-то поставить с ним на одно поле. Если раньше были Богомолов, Серебренников, Бутусов и многие другие, то сейчас Серебренников, а потом все остальные. Но у нас, как только ты серьезным чем-то занимаешься, сразу тебя истребляют.

– Не только, но и свои тоже.

– Каждый художник сам для себя выбирает. Есть те, кто с социумом дружит, социальные проблемы для них не абстрактные, а очень конкретные, они их подпитывают как художников. Есть другие, которым это по барабану, – как мне, например. Но я же работаю в команде, поэтому, если для людей, которые со мной работают, важно что-то сказать, я не буду говорить: убери это. Если я пригласил человека, я ему дам возможность высказываться так, как он того хочет. Я не буду прессовать и цензурировать.

– Нет, не давят. Хотя «Чаадский» не идет больше. Что странно: с операми же вообще другая система взаимоотношений, в драме конфликт интересов гораздо более проявлен. Это, кстати, еще один момент, почему я занимаюсь оперой. Вокальное и стихотворное гораздо легче по-разному трактовать, чем прямые высказывания в драматическом театре. Плюс половину текста никто не понимает – мало ли, о чем они там поют, может, что-то услышал, а может, показалось. И из-за этого опера всегда легче проходила и жила. И еще музыка сама по себе как примиритель.

– Женовач во МХАТе и Бояков вместо Дорониной? Это очень разные истории, хотя все предполагают, что они звенья одной цепи.

Что я думаю? Я в эти игры не играю. Для меня они ничего не значат. Мое поле – друзья-бизнесмены, которые включаются в мои истории и помогают. Конечно, не совсем безвозмездно, потому что очень меня любят. Я стараюсь все отработать. Например, в свое время делать «Щелкунчика» в «Новой опере» нам помогал «Норильский никель». А потом я делал для «Интерроса» 25-летие. Сейчас им 30 лет, и мы ведем переговоры по поводу того, чтобы сделать к этому премьеру полиформы «Анна Каренина». Таким же способом я сейчас готовлю к премьере оперу «Рабочий и колхозница» с ВТБ.

Неприбыльное дело

– Мы не живем на каком-то деловом уровне, как вам может показаться. Я приглашаю прекрасную команду, придумываю историю, набираю людей и даю им возможность создать классный проект. Все рождается буквально в процессе, а я оцениваю успешность проекта по реакции зрителя и после этого решаю, что с проектом делать дальше.

– Прибыльное (смеется), если бы: из минуса в минус выходим. К счастью, у меня есть личные параллельные проекты, которые дают возможность экспериментировать. Может быть, в этом году «Щелкунчик в Зарядье» отобьется, но «Щелкунчик» – особая история. Все в Москве считают, что я в шоколаде: без аренды живу, у меня все хорошо, мне покровительствуют сильные мира сего. Такие слухи ходят, я их даже не пытаюсь развеивать. Тем не менее мы за все платим, и это дорогостоящая история, сколько бы мы ни собрали денег, сам ноль этого спектакля очень высокий. 130 костюмов Андрея Бартенева, недешевый персонал, певцы-солисты, которых мы же стараемся брать по самому верху.

Теперь про «Кармен». Василий Ладюк, наш певец, он в Москве на сегодняшний день – первый, лучший баритон. Екатерина Шипулина (она танцует Кармен), Александр Балуев – это все первачи. К сожалению, у нас очень быстро звездами становятся. Год-два человек работает, и он уже звезда, и я уже не могу его в большой проект взять, потому что он уже для себя держит такую финансовую планку, что я не укладываюсь в бюджет.

Что касается заработков: если бы для меня это было самое главное, то я бы совершенно по-другому строил систему: два стула, два артиста, две звезды и все, мы бы жили припеваючи. Такой проект я могу собрать за две секунды. Но надеюсь, что я так никогда работать не буду. Пока меня поддерживают дорогие и любимые люди: с «Кармен» мне помогает Михаил Куснирович, мой товарищ, «Интеррос» и ВТБ – на других проектах.

– О чем вы говорите, какие спонсоры, какие сопродюсеры, мы вообще в таких категориях не общаемся. Есть проекты, есть творчество, есть мои друзья, которые помогают. А обсуждение бюджетов давайте оставим моей продюсерской команде, которая занимается организацией этих процессов.

– С «Зарядьем» мы работаем просто как с площадкой, платим аренду. Другое дело, что это дружественная ситуация, потому что концертному залу тоже выгодно, чтобы у них на сцене был качественный продукт. Поэтому они стараются выделять нам какие-то дни для репетиций, идут навстречу, и мы им за это очень благодарны. Кроме того, с Ольгой Жуковой, директором «Зарядья», меня связывают давние дружеские отношения, мы много раньше работали вместе. Вообще, мы благодарны, что такая площадка появилась, мы ее полюбили, хотя она совсем не простая.

– На сегодняшний день я с другими театрами и государственным финансированием не работаю.

– Я всегда это знал. С государственными деньгами надо так работать, чтобы они к тебе [лично] не приходили, я всегда очень аккуратно это делал. Мимо себя пропускал их, что ли. Больше того, было много заходов, чтобы я пошел работать в госструктуры, руководил театрами или стал чиновником по искусству. Но я давным-давно решил для себя, что не пойду: не хочу ни от кого зависеть, я завишу только сам от себя, от своего темперамента и энтузиазма и от моих друзей.

– Я для вас работаю, пытаюсь делать то, что могу. Я за всю страну отвечать не могу, я отвечаю за свое. Как говорил [Аркадий] Райкин: «Я пришиваю пуговицы. К пуговицам вопросы есть?» Вот я пришиваю пуговицы, а кто там что кроит, мне не интересно. Я на своей территории абсолютно ответственен, и это очень большая и тяжелая территория. Не скажу, что мне от этого легче, например, у меня нет своего пространства – мы с вами сидим у меня в квартире, а не в театре. Но зато у меня есть возможность иметь такую квартиру – двухэтажную.

– Честно скажу, я за пуговицы. За свою семью, за своих друзей я отвечаю, а обо всех думать... Я не могу отвечать за то, что происходит в стране. Мне хватает проблем моего друга, который почти два года находился под домашним арестом, а сейчас под подпиской о невыезде. В свое время он мне говорил, что мне тоже надо взять театр. Как хорошо, что я этого не сделал тогда.

– Я знаю, как это сделать, но сейчас работает машина. Любой госаппарат – машина, которую как завели, так она и идет. Чтобы ее с этих коньков сбить, надо сделать новую машину, а от старой отказаться. Но от этой же не будут отказываться, все равно люди будут держаться за свои места, свои наработки, активы, связи и проч.

Работа как полиформа

– Я не знаю, будущее ли это искусства, но мне все это нравится. Я считаю, что это очень эффективная вещь. И я вообще такой человек – у меня всегда много всего в работе. То, о чем я вам рассказал, это только верхушка айсберга. Уже написана опера о Юсуповых, автор текстов – Миша Чевега, сейчас идет поиск автора музыки. Есть истории об арапе Петра Великого и 10-й главе «Евгения Онегина». Из них может родиться двухактная опера «Ай да Пушкин». Думаем над идеей оперы про русский балет, где персонажами были бы Дягилев, Нижинский, Павлова, Карсавина, Фокин, но чтобы они не танцевали, а пели.

Если вернуться к «ПроЯвлению», то сейчас мы думаем, как показать его по всей России. Есть много вариантов и предложений. Также сейчас год 500-летия смерти Леонардо да Винчи, а у нас есть проект «Тайна предательства» по материалам «Тайной вечери» Леонардо. О жизни этой работы я тоже думаю.

– Я хочу все сделать в спокойном режиме. Работа сделана, она будет ждать своего часа.