Стелла Кесаева: «Новый проект ГМИИ им. А. С. Пушкина на Венецианской биеннале станет бомбой»

Фонд Stella Art Foundation, основанный Стеллой Кесаевой в 2003 г., за время своего существования реализовал более 100 проектов, популяризирующих творчество современных российских художников в России и за рубежом. Увлечение Кесаевой современным искусством привело к тому, что в 2010 г. Министерство культуры назначило ее комиссаром российского павильона на Венецианской биеннале, самой авторитетной выставке современного искусства, на три цикла (2011, 2013 и 2015 гг.).

Четыре года спустя Кесаева возвращается в Венецию – теперь в роли соорганизатора венецианского проекта Пушкинского музея «В конце пребывает начало. Тайное братство Тинторетто». Выставка будет открыта для публики с 11 мая по 11 сентября 2019 г. и продолжит традицию присутствия наших музеев в Венеции, начатую два года назад тем же ГМИИ.

Новая месса

– Тем более что Ира Нахова, наш любимый художник, уже представляла Россию в Венеции в 2015 г.

– Тогда да. А сейчас идея позвать ее принадлежала куратору выставки Ольге Шишко и директору Пушкинского музея Марине Лошак. Когда Марина Лошак предложила мне поучаствовать в проекте на правах организатора, я ответила: «С удовольствием поможем, потому что по Венеции у нас [у Stella Art Foundation] огромный опыт организаторской работы». Мне сразу сообщили, что в проекте будут участвовать Дмитрий Крымов и Ирина Нахова.

– Нет, к сожалению. Мы познакомились недавно, во время съемок видеоинсталляции для церкви Сан-Фантин. Я тогда впервые увидела, как он работает, – это само по себе захватывающее действие. Смотрю, как рабочие выстраивают декорации, и говорю Дмитрию: «Какие интеллигентные лица у этих рабочих». А он: «Так это же актеры».

– Да-да, и было очень увлекательно за ними наблюдать. У ГМИИ им. А. С. Пушкина был пока только один проект в Венеции, в параллельной программе прошлой биеннале, и он мне понравился. Но новый, мне кажется, станет просто бомбой уже потому, что в нем участвуют Нахова, Крымов, американец Гари Хилл, итальянский художник Эмилио Ведова, швейцарская медиагруппа Bitnik. Это будет такой оммаж творчеству Тинторетто, к его 500-летию.

– Да. Поначалу кто-то рассказывал, что в Сан-Фантине в свое время находились полотна Якопо Тинторетто. Это оказалось не так: единственная работа Тинторетто, которая была когда-то зарегистрирована в Сан-Фантине, – «Маргарита и Елизавета», но и она впоследствии оттуда была передана в другую церковь, а других вещей Тинторетто там никогда и не было. Изначально была идея взять напрокат «Тайную вечерю», но не получилось: у Тинторетто три «Тайные вечери», за две из них в юбилейный год развернулась настоящая борьба. Одна уехала в Америку, другая – в Европу. На третью, самую интересную фреску, в церкви Сан-Джорджо-Маджоре, никто, разумеется, не покушался. Однако нашлась для нас другая работа Тинторетто – «Происхождение любви» (1562) из собрания известного венецианского антиквара Пьетро Скарпы. С ней связана увлекательная история: полотно заказал художнику Федерико Контарини, один из основателей Общества Чулка, которое ведало в Венеции организацией главных городских торжеств. В XVI столетии библиотека, в которой проходили собрания общества и где какое-то время хранилась картина, была важным культурным центром, но век спустя работа оказалась утрачена и вновь обнаружена только в 1991 г., уже семьей Скарпы, во французском частном собрании. Его владельцы утверждали, что Тинторетто попал во Францию во времена Наполеона. В течение последних десятилетий картина много путешествовала и сейчас будет демонстрироваться в диалоге с работами участников нашей выставки.

– Нет, все одновременно, в течение часа – это будет такая «современная месса». Зрители фактически будут участвовать в спектакле, который разыграется на их глазах в форме видеоинсталляций, интервенций и перформансов.

– Да, с определенной регулярностью. Сначала с участием актеров, которые будут всё приносить и уносить, потом в форме видеопроекций на огромных экранах, установленных в Сан-Фантине.

– И давно. Упоминания о ней встречаются начиная с VI столетия – в XVIII в. она была университетской церковью, а сейчас впервые открыта после реставрации, завершившейся в конце прошлого года. Там предполагается сделать концертный зал, но выставки проходили в этой церкви и раньше.

– Так и есть, но эти палаццо частные, а церковь Сан-Фантин принадлежит муниципалитету Венеции. И там прекрасное, величественное пространство.

Цена участия

– Сейчас мы будем там в седьмой раз – начиная с 2005 г. Три сезона отработали, делая русский павильон, но каждый раз участвовали в параллельной программе.

– Не я лично – фонд является некоммерческой организацией. Мы именно соорганизаторы выставки, а в качестве спонсоров выступают мой муж Игорь Кесаев и его компания Mercury Group, но не только: это и Mail.ru Group, и технический партнер – компания Barco, предоставляющая профессиональное видеооборудование и обслуживающая его в течение всей выставки. Проект высокотехнологичный и потому очень дорогой.

– Около 800 000 евро. В эту сумму входит все: аренда выставочной площади и ее обслуживание, создание новых произведений художниками, работа актеров, рекламная и пиар-кампания, аренда оборудования, монтаж и демонтаж выставки, транспорт и страховка произведений. Очень много составляющих, которые в Венеции имеют большой коэффициент надбавки – вся логистика связана с передвижением по воде. И бешено дорогие высотные работы на монтаже, ведь видеопроекторы и экраны размещаются в том числе под крышей и куполом церкви. Надо строить леса, страховать рабочих и т. д.

– «Зеленый павильон» в 2015-м (проект Ирины Наховой. – «Ведомости») обошелся в 700 000 евро, из них около 135 000 евро (10 млн руб.) были выделены Министерством культуры. Вообще, из опыта работы над тремя проектами российского павильона скажу, что из наших министров культуры Владимир Мединский давал больше всего денег. Если в 2011 г. на проект Андрея Монастырского и группы «Коллективные действия» Минкульт выделил 10 млн руб., то в 2013-м на «Данаю» Вадима Захарова – 24 млн руб., которые тогда соответствовали 600 000 евро. И мы еще вложили 800 000 евро, вот и получился такой грандиозный проект. Актеры работали там все шесть месяцев, пока шла биеннале.

– В 2011 г. было трудно конкурировать, потому что другие участники выставили действительно очень мощные работы. А в 2013-м, с «Данаей», мы, конечно, рассчитывали на награду, но в тот год «Золотого льва» дали Анголе, которая впервые участвовала в биеннале, – это же явно политическое решение. Тогда же удостоились отдельного упоминания Литва и Кипр – мало кто их павильоны видел, а у России был самый посещаемый павильон, стояли очереди.

Путь комиссара

– Не знаю. Но, например, в «Данае» у Удо Киттельмана (куратора) с Вадимом Захаровым был потрясающий тандем. С Удо я познакомилась, когда мы делали выставку Захарова в 2006 г. в Третьяковке – «25 лет на одной странице», это была практически его ретроспектива. Удо был куратором. К тому моменту, когда мы пригласили его делать выставку в павильоне России, он уже был директором музейного объединения в Берлине, но он был уверен в Вадиме, хорошо его знал. А в 2011 г. мы одновременно вели переговоры с Борисом Гройсом и Андреем Монастырским. Я еще не понимала, что делать, и мы решили спросить Гройса, кого он видит художником павильона на Венецианской биеннале, если бы мы пригласили его на роль куратора. Он сказал: «Монастырского». Монастырский тут же назвал Гройса – и никого другого. Дальше нечего было обсуждать. Получилась, по-моему, замечательная выставка, и весь мир увидел наш собственный путь в современном искусстве, убедился в том, что этот путь существовал и были люди, которые в замкнутом советском пространстве, за железным занавесом, были, несмотря ни на что, абсолютно свободны и делали то, что считали нужным.

– Какие-то отголоски, но информации не было. Начав в 2000 г. этой темой заниматься, я была шокирована, когда обнаружила, что люди в этой стране думали в том же направлении, что художники на Западе. Джозеф Кошут, родоначальник концептуализма, – это то же самое время! Участники группы «Коллективные действия» были, как сегодня сказали бы, лэнд-артистами: ездили за город, устраивали свои перформансы. Для меня Андрей Монастырский – параллельный мир. Есть Илья Кабаков со своей ностальгической темой тотальной инсталляции...

– Да, а есть Монастырский, у которого абсолютно другая философия – это философия некой замкнутости, цикличности, которая развивается внутри, не выбираясь во внешнее пространство. И вот мы выходим на международный рынок, показываем это, и все немного ошеломлены, потому что никто не ожидал, что в 1970-е было такое в СССР.

Мне кажется, это самое сильное концептуальное искусство, которое сегодня есть в России.

– Да. Такое искусство не показывалось в павильоне России до нас, и, кстати, на биеннале тогда про «Коллективные действия» иностранные критики говорили, что это очень глубоко и правильно.

– Надо подумать, взвесить все «за» и «против». Одно я знаю: этот художник должен говорить на интернациональном языке, понимать, что он делает, отстаивать то, что он видит и как видит. И соответствовать международному контексту. Среди наших молодых художников есть талантливые, но они, к сожалению, чаще всего не видят всей перспективы.

– Кузькина я обожаю как художника. Очень талантливый парень, одним из кандидатов мог бы быть. Но не хочется повторять: мы должны делать что-то новое.

Наши герои

– Долгое время мы жили с семьей за границей, в Женеве. Женева, конечно, не лучшее место для знакомства с современным искусством, но она находится на перекрестке путей, можно долететь и доехать до любой страны. Я тогда очень много посмотрела музеев и галерей. Когда в 2000 г. мы переехали в Москву, я обнаружила, что западное искусство тут не представлено никак и русское искусство на довольно простом уровне, несмотря на то что наши галеристы гениальные.

– Согласна. И я подумала, почему бы не сделать что-то такое, не привезти сюда, например, Уорхола, выставка которого тут была, но давно. А работ Тома Вессельмана и Жан-Мишеля Баскиа никто здесь не видел. В Питере есть одна работа Баскиа – в Русском музее, а в Москве нет. Поэтому мы решили сделать выставку «От поп-арта к трансавангарду» в 2003 г. и открыться такими мощными фигурами, как Вессельман, Баскиа и Уорхол. Потом я пообщалась в кругу художников, и еще в Женеве был очень интересный галерист, которому я показала работы Монастырского. Он сказал, что это очень круто, и я начала копать... Первое, что меня вдохновило из русского искусства, – Илья Кабаков, я впервые увидела его работу «Дворец проектов» в Бохуме. Специально поехала в Германию посмотреть, через его «улитку» прошла.

– Да, он же закручен как улитка. Меня очень впечатлили многие работы, особенно «Лечение воспоминаниями», когда за ширмой стоит пустая кровать, идет фильм документальный – фотографии семьи человека, который уже умер, и это дает ему возможность дожить, прожить еще какие-то минуты. Когда вышла оттуда, я плакала, потому что больше 10 лет прожила за границей, это была самая настоящая ностальгия. После выставки со мной что-то случилось, я начала это все смотреть, читать. Вникать. Подумала вдруг, почему бы не показать Кабакова в Москве. На тот момент они с Эмилией не хотели приезжать в Москву, Кабаков говорил: «Вот Солженицын вернулся».

– В 2001–2002 гг. Потом оказалось, что Фонд Соломона Гуггенхайма хочет сделать совместно с Эрмитажем выставку Кабакова. Конечно, я сказала, что буду участвовать. Так у нас получилась выставка «Случай в музее» и другие инсталляции» в 2004 г. Помню, я еще настаивала, что «мы не спонсоры – мы организаторы». Ник Ильин, который представлял Музей Гуггенхайма, говорит: «Галерея не может стоять наравне с музеем и Эрмитажем». А Пиотровский ответил: «Почему нет? Давайте сделаем». Я до сих пор благодарна за это Михаилу Борисовичу, он меня сильно поддержал тогда. Наша коммерческая деятельность давно сошла на нет. А некоммерческий фонд существует.

Тот «случай в музее» меня научил многому. В Эрмитаже я впервые увидела, например, выставку Сая Твомбли. На работы Твомбли смотрели как на каракули, а Пиотровский показывал его произведения. Было другое время. В те времена про Баскиа говорили: «Что это? Мы сами можем так нарисовать». Сейчас культура публики сильно повысилась, современное искусство давно тренд, неотъемлемая часть гламурной жизни, все только и говорят о нем – и в Мариинском театре, и в журналах. Vogue и Elle пишут только про современное искусство.

– Хотя много интересных художников делают скульптуры, но я думаю, что надо еще больше. С другой стороны, «Гараж», Василий Церетели в ММОМА, галерея Гари Татинцяна привозят много интересных вещей. «Гараж» выставлял замечательный «Атом» Вячеслава Колейчука – он гений! Умер незадолго до открытия своей выставки, это очень печально. И «Гараж», вспомним, привозил большие скульптуры Луизы Буржуа. Вот работ Ричарда Серра еще у нас не было, а его произведения – как раз то, что должно стоять на улицах. Лет десять назад я загорелась творчеством Вадима Космачева, он создает высокотехнологичные городские скульптуры. Я выступила с предложением установить в Москве его скульптуру «Сердце».

– Да. И очень много его монументальных скульптур в Германии и Австрии.

– В [«Москва-]сити». Скульптура интерактивная: когда восходит солнце, сердце начинает биться. Очень красиво, и проект интересный. Одна проблема: все свои скульптуры Космачев делает из полированного алюминия в Германии, на той же фабрике, где изготавливаются работы Джеффа Кунса, а это очень дорогое производство. Космачев хотел сделать 26-метровое бьющееся сердце России, и это было бы гениально. Но сделать его стоит дороже, чем возвести 26-метровый дом. Может, я бы поучаствовала в проекте, и муж меня, думаю, поддержал бы, но мэрия Москвы не согласовала этот проект.

– Да. Эта идея у меня еще с 2003 г. За эти годы рассмотрели несколько вариантов. Последний был как раз в Mercury Tower. Мы уже хотели открываться, сделали план грандиозный, и техническое задание было готово, и всё-всё-всё. Супруг мне отдавал весь четвертый этаж – 3500 кв. м, и тут мы столкнулись с неожиданной проблемой: оказалось, что в башню не попасть без пропуска. В музей люди не должны приходить с паспортами, поэтому идея у нас отпала. А потом сейчас в Москве работают мощные структуры и музеи – такие как Московский музей современного искусства, «Гараж», Музей русского импрессионизма, Институт русского реалистического искусства. Их столько, что за всеми не угнаться. И сегодня я считаю, что лучше вкладывать деньги в проекты, быть гибкими и участвовать там, где мы хотим, больше показывать нашего искусства на Западе.

– Конечно. Сейчас мы обновляем наше помещение, а новый выставочный сезон начнем проектом венского акционизма.