Директор Еврейского музея и центра толерантности: Наш музей – лучший в Москве по технологиям

У Александра Бороды много должностей: он президент Федерации еврейских общин России (ФЕОР), основатель и директор Еврейского музея и центра толерантности, член российской Общественной палаты.

Еврейский музей создавался шесть лет под руководством американского архитектора Ральфа Аппельбаума и при участии международной коллегии из 15 ученых. Их опыт был необходим, чтобы реализовать редкую не только для России, но и для всего мира концепцию интерактивного еврейского музея, рассказывающую историю еврейского народа от сотворения мира до наших дней. Однако музей привлекает посетителей не только постоянной исторической экспозицией, но и многочисленными выставками, которые обновляются каждые три месяца. Это и русская классика, и советский авангард, и современное искусство. Сейчас, например, там проходит популярнейшая выставка Исаака Левитана. В эти дни «Ведомости» решили побеседовать с Бородой о детище, которому он посвятил уже 12 лет жизни и о котором через шесть лет работы «без ложной скромности» говорит, что в мире это лучший среди еврейских музеев, а в Москве – лидер среди музеев по технологиям.

– Это одна из целей. Да, мне кажется, нам это удается. Сужу по нескольким факторам. Первое: мы основные, даже правильнее сказать, единственные, кто этой темой занимается, нас не с кем сравнивать. Мне кажется, что наш музей является объектом для воспитания толерантности, потому что в нем представлено много разноплановых экспозиций, которые в совокупности дают посетителям многоплановую картину. Я убежден, что Еврейский музей стал одной из знаковых площадок в городе – и это, безусловно, само по себе один из серьезных элементов проявления толерантности.

А второе – это то, что мы ведем массу проектов на тему толерантности, освещаем самые разные ее аспекты. Нами создан Федеральный центр по вопросам толерантности, который работает со школами и вузами. Мы готовим для них контент по разным аспектам толерантности, который затем преподается в школах и вузах, т. е. таким образом распространяется. Мы обучаем преподавателей определенным методикам, проводим для них семинары, чтобы они затем преподавали толерантность.

– Я не считаю, что в нашем обществе непримиримость находится на очень высоком градусе. Мне кажется, что в российском обществе от Советского Союза осталось какое-то неуважение к малоподвижным группам граждан, к старикам; у некоторых людей старшего поколения есть пренебрежение к людям, которые зарабатывают деньги, или неуважение, нетолерантность к людям, которые живут лучше, чем они, – такая социальная нетолерантность. Это фобии, которые пришли из Советского Союза. Есть проблемы, связанные с мигрантами, и некоторые раздражения на межнациональной, межрелигиозной почве, но тем не менее – еще раз скажу – не считаю, что у нас очень высокий градус напряжения по сравнению с другими странами. Люди привыкли уживаться. Знаете, когда есть некая реальность, ты можешь ее воспринимать или не воспринимать, можешь на нее злиться, но через какое-то время понимаешь, что это именно реальность, и тогда ты начинаешь с ней жить. Поэтому заявления, которые [на бытовом уровне] иные люди делали 10 лет назад, сейчас уже не звучат. Сейчас многие воспринимают как данность то, что раньше вызывало резкое неприятие. И это тоже этап, который нужно пройти. И еще важный момент: все-таки Россия сегодня находится в достаточно жестком кругу недоброжелателей и это сплачивает людей и стирает очень многие грани, способствует внутренней терпимости. Поэтому я не хочу говорить, что у нас самая нетолерантная страна в мире или мы где-то на последних местах, нет. И во многих странах различные спорные моменты закреплены на законодательном уровне, а у нас что-то закреплено, что-то не закреплено, но общество у нас далеко не самое нетолерантное.

– Смотря что. Есть вещи, которые нуждаются в закреплении, есть – которые нет. Мне кажется, что любое законодательное закрепление полезно с точки зрения обозначения позиции государства и недопустимости тех или иных преступлений. У нас основная проблема не с тем, что что-то больше или меньше закрепляется или не закрепляется, а с реализацией и использованием тех или иных законов для совсем других целей. Но еще раз повторю, что у нас отношения в обществе далеко не такие плохие, как могли бы быть.

– Это не я даже так думаю (хотя я так тоже думаю), а большинство евреев. Даже подавляющее большинство тех, кто считает еврейскую самоидентификацию приоритетом, а значит, тех, кто смотрит на Россию с точки зрения еврейских ценностей, однозначно думают именно так.

Идея и воплощение

– Если совсем честно, то идея принадлежала моей жене. Она из Калифорнии и там видела подобные интерактивные пространства, например Universal Studio, и предложила создать что-то похожее.

– У нас все-таки не музей Холокоста, у нас еврейский музей. Еврейская история не является трагичной в чистом виде, тема Холокоста – одна из многих страниц. И наша задача – рассказать всю историю. Кроме того, изучая примеры Universal Studio и других подобных проектов, мы заметили, что они привлекают огромный поток людей, поток молодежи. И это, конечно, восхищает, мы бы тоже хотели, чтобы к нам шел точно такой же поток. А для этого существуют определенные технологии, которые позволяют преподносить историю, заинтересовывать любых людей – непросвещенных, неподготовленных. Если подавать материал в доступной, интересной, комфортной форме, то предметом можно заинтересовать намного больше людей. Если мы приходим, например, в исторический музей и видим под стеклом кольчугу, то нужно подробно объяснять практически любому посетителю, что это такое, как это использовалось, как делалось, почему это важно. А если, например, рядом с кольчугой поставить интерактивную панель, где будут рассказывать, как эту кольчугу делали, тут же показывать, как ее использовали, как шли сражения, а если еще ее можно виртуально примерить и получить фотографии в кольчуге на выходе, то любой посетитель не нуждался бы ни в экскурсоводах, ни в специальных знаниях или объяснениях. Даже не нужно, чтобы человек сам по себе как-то особенно увлекался этими кольчугами, в музее ему бы все равно было интересно. В этом большое преимущество технологий.

Конечно, сказать, что мы не боялись, неправильно. Боялись, потому что все новое рискованно, было опасение, как все будет воспринято. Но мне кажется, очень важно сначала самому поверить и понять, что тебе нравится. Мне понравилось.

– Единственный, других не было. Я бы даже сказал, что нам ничего не предлагали. Нас обязали. В прямом смысле этого слова нам дизайнеры навязали этот концепт.

– Да.

– Ничего против этого не имею, а какой же мы еще музей? Конечно, российский еврейский музей. Но вообще, наименование «российский» имеет определенные юридические ограничения – например, требует присутствия больше половины регионов России, поэтому это прерогатива государственных учреждений, для нас это даже юридически невозможно.

Друзья музея

– У нас есть попечительский совет музея, в него входят бизнесмены, общественные деятели, религиозные деятели, представители государства. Это официальная информация, она размещена на сайте музея. Основные попечители музея выделяют рублевый эквивалент $6 млн в год на содержание музея. Это не средства эндаумента, это постоянная сумма на содержание. Дополнительно к этой сумме добавляется отдельный спонсорский взнос на проведение тех или иных выставок. Это все деньги на операционную деятельность. Кроме того, при поддержке наших партнеров (например, банка ВТБ, Газпромбанка и некоторых других коммерческих организаций) могут проходить отдельные выставки.

У нас есть эндаумент-фонд, его принцип немного другой. Это такая копилка, куда собираются деньги, и на проценты от объема этого эндаумент-фонда впоследствии будет содержаться музей, чтобы он больше не нуждался в ежегодных пожертвованиях попечительского совета. У нас уже появились первые деньги, пока еще не знаковые для мало-мальского содержания музея, но мы находимся в процессе накопления средств и надеемся, что однажды соберем сумму, на проценты от которой сможем, как хороший рантье, содержать музей и даже развивать его.

– Я вам назвал стоимость содержания. Если мы посчитаем плюс-минус стандартный процент – где-то 6% годовых, – получим $100 млн. Думаю, $150 млн позволят музею жить спокойно и развиваться. Я бы хотел дойти до этой суммы когда-нибудь.

– Да, у нас есть исследовательский центр, его содержание входит в бюджет музея. Есть еще дополнительные исследования, которые отдельно спонсирует один из членов нашего попечительского совета, Александр Ильич Клячин. Я не вижу исследовательский центр источником заработка, для нас он возможность проведения конференций, создания научных монографий, различных работ на тему истории евреев, истории стран, где проживали евреи. Также исследовательский центр поддерживает обслуживание основной экспозиции с точки зрения контента.

– Нет. Исследовательский центр, безусловно, принимает в этом участие, но основную работу в этой части ведут руководители отделов, главный куратор.

– Нельзя сказать, что мы с нашими попечителями познакомились около музея, со всеми мы знакомы давно. Они помогают и в делах еврейской общины, и музей им нравится, они его любят. Многие, если честно, даже больше меня. Знаете, когда привлекаешь на что-то непонятное, бывают сложности, а когда на понятное и эффективное, люди сами все делают с удовольствием.

– Дают, бывает. В целом им все нравится, но, конечно, у всех бывают свои мнения, мы стараемся учитывать все пожелания.

Каждые три месяца новая выставка

– Нет, им, безусловно, интересны наши выставочные проекты, они хотят с ними ассоциироваться и размещать свой брендинг в их рамках. Например, банк ВТБ всегда выбирает проекты, которые в итоге становятся самыми яркими и привлекательными. Например, выставка к 100-летию революции, которую мы делали год назад, или выставка Левитана, которая идет сегодня.

– Во-первых, это временную экспозицию можно менять, а постоянная экспозиция – это история, ее нельзя менять, ведь другой истории нет. Но дополнять ее мы дополняем, безусловно, каждый год появляется примерно 10–15% новых фильмов, видеоматериалов. Также каждый год дополняем новыми интерактивными панелями, которые еще больше привлекают и удерживают внимание. Я думаю, что ни один посетитель, даже если он в течение трех дней не будет выходить из музея, все равно не сможет изучить и половины материала, который у нас есть. Плюс меняются технологии, и очень быстро, с этой точки зрения экспозицию всегда есть куда совершенствовать. Но полностью менять ее мы, конечно, не можем, это абсурдно.

– Выставочная программа как раз то, что меняется постоянно, каждые три месяца у нас новая выставка. Есть статистика, что это оптимальное время, в течение которого у посетителей сохраняется интерес, и все, кто в принципе хочет прийти, за три месяца успевают. Тематика выставок меняется, это и современное искусство, авангард, в частности советский авангард (который определило место, в котором расположен музей, – Бахметьевский автобусный парк). Мы стараемся выбирать направления, которые пользуются спросом.

– На уровне согласования вовлечен во все. На уровне реализации существенно в меньшей степени.

– Я с вами не согласен. Во-первых, это совершенно разный формат и темы совершенно разные. Основная экспозиция – это история еврейского народа и атмосфера тех времен, о которых мы рассказываем. А временные экспозиции, если мы говорим о выставках, это, как я сказал ранее, в основном современное искусство, советский авангард и многое другое. Сейчас у нас проходит выставка художника Исаака Левитана. Там интерактив, тут выставки. Хотя мы стараемся добавить интерактив, придумать оригинальную идею, подачу для выставочных проектов. Например, на выставке Левитана картины дополнены фильмами советских, российских кинорежиссеров, которые вдохновлялись пейзажами Левитана. То есть мы попытались предложить новую форму. Но мне в любом случае кажется, что нельзя сравнивать одно с другим. У меня нет ощущения, что мы делаем что-то не то и люди к нам не ходят. Да нет, ходят, все нормально. Судя по отзывам, те выставки, которые мы делали, были достаточно неплохие. Они разные, безусловно, но посещаемость неплохая. Какая проблема с временными экспозициями действительно есть, так это недостаток места. Поэтому мы в следующем году будем создавать подземный этаж, будем делать дополнительные площади для временной экспозиции.

– У нас есть подарочный фонд, он пополняется в той или иной степени, но в целом пока нет чего-то настолько знакового, чтобы мы могли, например, проводить отдельные выставки. Ротко и Моне нам пока не дарили. Ждем с нетерпением каждый день, надеемся получить уникальные произведения искусства либо уникальные артефакты, которые бы сделали наш музей объектом посещения именно для тех, кто ищет уникальные произведения искусства. Но мы пытаемся сформировать фонд артефактов, и я очень надеюсь, что в течение какого-то вразумительного времени мы это сделаем, чтобы создавать выставки и возить их, например, как фонд нашего музея.

Своя ниша

– Нет, мы вообще его так не рассматриваем, у них своя ниша, у нас своя. Каждый музей рассказывает свою историю. Честно говоря, у нас конкурентов-то нет. Не потому, что никто ничего не делает, наоборот, Москва очень активна с точки зрения музейной жизни. Просто мы действительно одни в своем роде. Если бы было два одинаковых еврейских музея, наверное, была бы конкуренция. В Петровско-Разумовском проезде есть еще один еврейский музей, но он маленький, там представлены только артефакты – мы с ним тоже не конкурируем, он по-своему самобытен, но мы находимся абсолютно в разных нишах. Поэтому сказать, что мы конкурируем с кем-то на тему еврейской истории? Ни с кем мы не конкурируем. Если говорить о технологиях, я считаю, что мы лучшие в Москве, хотя это не значит, что чем больше технологий, тем интереснее музей, не всегда. Правильный музей – это сочетание и артефактов, и технологий, поэтому каждый музей в этом смысле уникален. Если мы говорим про временные экспозиции, то тут мы пересекаемся с различными государственными и частными музеями. Но музейная аудитория весьма активна, она приходит на что-то интересное, если нам удается создать какой-то продукт, который имеет какую-нибудь самобытность, люди приходят. Не могу сказать, что кто-то перетягивает наших людей.

– В принципе, можно и так сказать. Но все равно, если мы возьмем условно всех людей, которые стояли в очереди на выставку Серова в Третьяковке, когда там ломали двери, сколько их было – десятки тысяч, если не сотня. То есть аудитория все равно огромна. И если выставка интересна, то она захватывает колоссальное число людей, это не три человека, которые ходят между музеями. Более особенные, специфические экспозиции, конечно, привлекают уже более узкий сегмент – интеллигенцию, любителей искусства. Мы на них тоже ориентируемся.

– Основной экспозицией интересуются очень разные посетители. Люди приходят посмотреть, что такое еврейская история, и просто ради интересных технологий. Сейчас большой активный сегмент – туристические группы, мы для них стали в хорошем смысле слова точкой на карте, наконец, китайцы стали ходить. Во время чемпионата мира по футболу приходило много латиноамериканцев, и вообще много ходят иностранцы. Нам приятно. Мы расширяемся, сделали аудиогид на китайском, будем делать на испанском. А на выставки и временные экспозиции приходит много молодежи, продвинутой в искусстве, именно интересующейся искусством. И тоже много иностранцев – туристов, которые в каждом городе приходят на выставки.

– Непрерывно. Мы считаем это одним из основных критериев эффективности музея.

– Рост хороший, около 30% в год. В частности, в 2016 г. посещаемость составила 250 000 человек, в 2017-м уже 325 000.

«Яркое место» в мире

– Надо сразу обозначить, что Российская государственная библиотека (РГБ) не подарила музею эти книги. Внутри нашего музея сформирован отдельный филиал РГБ, и, по сути, библиотека так и осталась собственностью РГБ, только переехала физически на территорию нашего музея. И все. То есть ни в собственность, ни в аренду к нам она не перешла. Да, с переездом сюда, на территорию музея, все стало доступно, мы все отсканировали, теперь любой посетитель библиотеки может все посмотреть в электронном виде. Это опять же сделано РГБ с нашим участием, это надо четко понимать.

Что касается конфликта и его тупиковости – это как смотреть. Если кто-то считает, что книги должны уехать в Америку, то в этом смысле дальнейшего хода нет. Они государственная собственность, государство принимает все решения по ней и пока не собирается ничего менять. Вопрос не в нашей компетенции, потому что мы не собственники, не пользователи, у нас нет на эти книги никаких юридических прав. Вот то, что есть на сегодняшний день.

– Для нас специальных ограничений нет, только общее отсутствие культурного обмена между Россией и США, которое накладывает ограничения на всех. Но мы не являемся участником судебного разбирательства, это разбирательство между Россией и Америкой на уровне государств, а не на уровне музеев или других организаций.

– Мы же не собственники этих книг.

– У здравых людей нет никаких вопросов. Никакого давления мы не видим, к счастью. Мы благодарны в этом смысле российскому руководству за то, что они четко разделяют российскую еврейскую общину и тех, кто судится с Россией на тему этих книг. Это очень важно, потому что мы не участники этого процесса. Мы вообще против судов, против всего, что несет негатив, а суды – это негативная история.

– Да, мы стараемся его популяризировать, безусловно. И в определенной степени получается. Хотим в следующем году делать выставки в разных странах, я пока не хочу все рассказывать, но будет интересно. Покажем сначала здесь, потом за границей – и в Израиле, и в Европе, и в США. Это будет такой более активный пиар: нас, безусловно, знают на уровне ассоциаций музеев, и еврейских и не еврейских, но, наверное, средним жителям Европы мы неизвестны. Будем продвигать себя и как центр толерантности, мы же готовили основные программы для ЮНЕСКО по толерантности для всех школ в мире.

– Я без ложной скромности могу сказать, что мы самые лучшие. Я с уважением отношусь к работе коллег, мы со всеми общаемся, работаем, мы всех знаем, нас все знают. Каждый музей имеет свои особенные черты, но такого широкого охвата, музея всей еврейской истории, больше в мире нет. В Америке колоссальное количество еврейских музеев, но, как правило, – музеев Холокоста. А мы существенно шире – у нас не только музей Холокоста, а еврейский музей в глобальном смысле, музей еврейской истории. Музей в Берлине тоже, по сути, музей Холокоста, очень интересный еврейский музей в Варшаве. Но мы другие, мы шире и объемней, у нас есть свое яркое место на этой общей карте.

– Музей, ФЕОР и Общественная палата – это основное, многое, но не все. У меня есть еще много других занятий, честно скажу. Я являюсь руководителем Еврейского религиозного культурного центра «Жуковка», который был открыт в конце 2015 г., и раввином синагоги, которая там располагается. Этой осенью мы получили премию The international property awards сразу в трех номинациях среди категории общественных пространств. Это подчеркивает, что современные культовые объекты (в частности, еврейские общинные центры, не могу отвечать за объекты других религий) могут быть не только функциональными, но и красивыми и комфортабельными для посетителей.

Еврейский музей занимает большую часть моего времени, но в музее очень правильный менеджмент и руководство, это сильно помогает мне сокращать время, которое я ему посвящаю.