Ингеборга Дапкунайте: Актриса должна концентрироваться на себе

Для российского кино и театра Ингеборга Дапкунайте всегда была особенной: прибалтийский акцент, нездешний шик – даже не литовский, а какой-то парижский. Когда в Театре наций вышел «Цирк» Максима Диденко: Ингеборга, играя американскую кинозвезду Марион, парит над сценой, поет и танцует. Критики и зрители единодушно отметили и как отважна актриса, и в какой она отличной физической форме. А еще – очевидное соответствие не только роли американской звезды, но и первой исполнительнице этой роли, Любови Орловой в роли Марион, хотя, по словам Дапкунайте, «задачи такой не было».

Она кажется вездесущей. По-прежнему много снимается и играет в театре. Преподает в Московской школе кино. Занимается благотворительностью: спродюсировала спектакль «Прикасаемые» фонда поддержки слепоглухих «Со-единение», уже много лет она сопредседатель попечительского совета фонда помощи хосписам «Вера».

Сейчас в Москве на ВДНХ проходит театральный фестиваль «Вдохновение» (20 июля – 5 августа), Дапкунайте – его художественный руководитель.

Во время интервью Ингеборга безжалостно запихнула в сумочку звонящий айфон с экраном, явно пережившим немало приключений, и призналась, что книжки по тайм-менеджменту – не для нее: нет времени читать, да и не помогут.

– ВДНХ – большое пространство, хотелось предложить разный театр для разного зрителя. В программе много уличного театра, «клубный театр», Rimini Protokoll – совсем другой, фестивальный театр. Программу составлял Роман Должанский. Один из самых опытных и лучших знатоков своего дела.

– Да. Мы с Романом работаем в одном театре (Театре наций. – «Ведомости»), он заместитель Евгения Миронова, художественного руководителя. Ценю его понимание театра, его вкус. Роман посвятил этому жизнь.

– Очень постараюсь. Если будет время.

– Бывает. Не так давно ходила на премьеру «Утопии» у нас, в Театре наций, по пьесе Михаила Дурненкова. Прекрасная работа и режиссера, Марата Гацалова, и художника Ксении Перетрухиной. Ходила на спектакль Макберни, когда его привозил «Черешневый лес».

– Москва не бывает мертвой. Для людей, которые остались в городе или приехали в город на каникулы, наш фестиваль – отличное развлечение. Да, нельзя говорить, что все, что смотрим в театре, развлечение. Если повезет, итог работы можно будет назвать искусством. Но все-таки и театр, и кино входят в так называемый бизнес развлечений.

– Я серьезно отношусь к тому, что делаю. Но это не служба. Не люблю бросаться громкими словами. Зрители приходят к нам за развлечением – даже если мы заставляем их задуматься и плакать. Мы отвлекаем их от чего-то. Или погружаем во что-то. Или даем возможность что-то пережить. В идеальном случае театр – это коммуникация между зрителем и тем, что происходит на сцене. И если она есть, то можно говорить о неком переживании вместе.

– Ярослава Пулинович – один из самых талантливых драматургов России. Когда мы выпускали спектакль, ей было 26 или 27 лет, хотя «Жанна» – очень взрослая пьеса. Позвал меня Женя Миронов. Нам хотелось работать вместе в театре. Евгений, на мой взгляд, выдающийся художественный руководитель. Он создал театр с нуля. Один из лучших театров в Москве, театр, куда хочется идти. Если вы посмотрите на репертуар, увидите, что он соответствует названию театра. Туда хочется приходить и работать. Женя собрал великолепную команду. Директор театра Мария Ревякина. [Здесь] одна из лучших постановочных частей в стране. Конечно, мне было важно, кто будет ставить. Илья – интересный режиссер. И конечно, талантливые партнеры.

– А первый – мой мастер. Я, наверное, с самого начала была избалована хорошими режиссерами. Но все-таки самое интересное, что происходит в театре, – процесс. Так получилось, не могу объяснить почему, после «Жанны» в Театре наций мы сделали две работы вместе с Максимом Диденко. Мы же не сидели, не говорили: «А давай придумаем что-то вместе». Сначала Максим ставил «Идиота». И боюсь соврать, по-моему, он хотел предложить играть Миронову, но Женя был занят – и предложил роль мне. «Идиота» мы сочиняли как бы с нуля. У Максима было визуальное решение, был план последовательности сцен, но на самом деле мы выходили на сцену в репзале и что-то играли. Я думала: ничего не получается, но так как это «физический театр», то хотя бы улучшу физическую форму.

– Не знаю. Наверное. Максим с художником Машей Трегубовой сделали невероятно красивый спектакль, частью которого быть счастье. Я не играю Любовь Орлову в роли Марион. Такой задачи не было. Была задача сыграть иностранную актрису, которая приезжает в Россию. Референсами стали американские фильмы 30-х гг.

– Да, и за Туминасом, и за Карбаускисом, и за тем, как он ставит Ивашкявичюса. Адомас Яцовкис (художник) – мой друг.

– Не могу это объяснить. Но в Литве всегда был очень и очень хороший театр. И столичный, и в других городах – Каунасе, Паневежисе.

– Если вы спросите меня, кто я по национальности, то отвечу, что литовка. Место, где мы родились и выросли, не может на нас не влиять.

– Нет, думаю на том языке, на каком в конкретный момент существую. Если мне нужно будет переключиться на английский, я буду думать на нем, иначе не смогу ничего сказать. Сейчас у меня три спектакля в Москве, поэтому чаще думаю на русском. Хотя в Театре наций нет постоянной труппы, ощущаю его своим театром. Никогда не думала, что привяжусь к площадке: в свое время шесть лет работала в репертуарном театре и поняла, что при всей прекрасности того, что у тебя есть театр-дом и семья актеров, мне лучше в свободном плавании. Театр в Лондоне существует в совсем другой системе: отрепетировал, отыграл – и ушел. А сейчас у нас нет труппы, но есть ядро. Возникло чувство своего театра, наверное, потому, что мы свободны вместе. И это то, что нас объединяет.

– Да.

– Каждая страна имеет свои традиции и специфику. В каждой схеме есть свои плюсы и минусы. В России была традиция репертуарного театра, но все равно все меняется.

– Кино, фонд «Вера», Московская школа кино.

– Думаю, что могу приносить пользу не только как актриса. И если могу использовать какие-то преимущества, которые у меня есть как у актрисы, для благих целей, должна это делать. Не возникает вопроса почему. У нас с Таней Друбич есть один ответ: нам эта работа нужнее, чем фонду. Вроде бы даже есть исследования, которые показали, что те люди, которые занимаются волонтерством, тем, что приносят пользу другим, – самые счастливые. И за те 12 лет, которые мы вместе с фондом «Вера», было разное. Когда начинали, о нас слышать никто не хотел. А сейчас идея паллиативной помощи развивается, изменилась вся система помощи в Москве, мы тесно работаем с мэрией и Сергеем Собяниным.

– Не задавалась этим вопросом. В фонде передо мной стоят конкретные задачи. Конечно, Нюта Федермессер – наша движущая сила. Если бы не такие, как она, сейчас не обсуждались бы вопросы легализации нужнейших, необходимых обезболивающих препаратов, не было бы попытки изменить законы.

– Скорее так. Но мы вместе ставили задачи друг другу. Что-то у нас получается, что-то – нет. Паллиативным центром, который объединяет все хосписы Москвы, сейчас руководит Нюта Федермессер. И такое мы могли сделать только вместе с департаментом здравоохранения. В каждом хосписе фонд имеет волонтеров, координатора волонтеров, а ведь хоспис – серьезное государственное медицинское учреждение. Волонтеры же не могут просто прийти и сказать: здравствуйте, пустите нас. Так что это совместная работа с городом. Одна из самых главных задач сегодня – объяснить, что хоспис – это не страшно. Что хоспис – дом, где родные могут быть все время, без ограничений в часах посещений. И одна из самых главных наших задач сейчас – объяснить больному человеку, где найти помощь. Для этого созданы горячие линии.

– Нет.

– Вы очень хорошо обо мне думаете! Системы у меня нет. Есть дни спектаклей или съемок – они понятные. А в другие дни пытаюсь со всем разобраться.

– У меня нет времени их читать. (Смеется.) Надо дочитать сценарий, чтобы встретиться с режиссером. И книга по тайм-менеджменту не поможет мне в этом.

– Я видела только фильм Кирилла [Серебренникова], и то в Каннах, а не на «Кинотавре». Поэтому не могу обсуждать призы. Пока не успела посмотреть новые фильмы.

– Я не смотрю на это с позиции, те или не те. Я выросла в Литве. Цоя знала, но не настолько. Фильм – впечатление Кирилла, его взгляд художника на то, что могло быть. Это не документальное кино. И получила от картины большое удовольствие.

– Не думала об этом, когда смотрела фильм. Не должно влиять то, что в это время происходит с режиссером. Влиять должен только сам фильм. Это не всегда получается.

– Конечно. Надеюсь, что все решится, что Кирилла освободят. Я уверена: он не виновен.

– Все это грустно. Сложно, грустно, и остается только надеяться, что что-то изменится. И в случае Кирилла, и в случае остальных.

– Мне нравится, что я не мастер. Что могу звать разных людей, которые работают со студентами. Сложность нашей истории в том, что это всего два года обучения. Учатся люди, которые работают. Они должны прилагать много самостоятельных усилий. Удивляет и радует, что некоторые уже работают в кино, рекламе, потому что даже после полноценных четырех лет в театральном институте очень сложно найти работу в профессии.

– Я начала сниматься в 19 лет. И когда тебе 19, а тебя хотят снимать, и много, – возникает ощущение, что так и должно быть. Не думала тогда, что я привилегированная или что мне повезло. Казалось, так происходит со всеми. Никогда не думала, что особенная. Я была занята собой. Скажу с иронией, но это не очень сильно изменилось. Актриса должна концентрироваться на себе. Потому что, когда ты на сцене, твоя концентрация концентрирует зал.