Диана Арбенина: «Музыка не терпит самодеятельности»

В этом году «Ночным снайперам» исполняется 25 лет. Днем рождения группы считают 19 августа 1993 г. – в этот день в Петербурге познакомились Диана Арбенина и Светлана Сурганова. После первого выступления на фестивале авторской песни осенью 1993 г. Арбенина вернулась в Магадан, где училась на преподавателя русского как иностранного. А потом к ней прилетела Сурганова, и акустический дуэт начал выступать в магаданском университете, в местном казино, на квартирниках и домашних концертах. По легенде, имя группе подарил магаданский таксист, подвозивший девушек вечером и решивший, что инструменты в футлярах – это зачехленное оружие.

Из квартир Магадана «Ночные снайперы» добрались до Кремля, где в конце прошлого года играли с оркестром Юрия Башмета, и до «Олимпийского», где 4 ноября будут отмечать юбилей.

За время пути в группе, кроме самой Дианы Арбениной, сменились все, ушла и Сурганова. Стало взрослым поколение, которое собиралось в школу под «Асфальт» и «Катастрофически» в утреннем блоке MTV. Сама Арбенина стала мамой близнецов – Артема и Марты. И даже задала вопрос Путину про грудное молоко, которое нельзя взять в самолет. И помогло: со сцеженным молоком начали пускать на борт. «Южный полюс», который Арбенина спела с маленькой девочкой Соней Пятницей, стал гимном фонда «Подари жизнь».

На прошлой неделе «Ночные снайперы» презентовали новый клип «Инстаграм», который сняла Валерия Гай Германика, – про подростков... На презентацию клипа Арбенина приехала с самолета из США, после тура по Америке и Канаде.

– Как правило, я не считаю количество концертов. На днях я вернулась из США и знаю, что там концертов было девять. Десятый – квартирник в Нью-Йорке для Фонда Иосифа Бродского, который мы сыграли по приглашению Фонда Иосифа Бродского и самой Марии Соццани, вдовы Иосифа Александровича. Что касается общего количества выступлений – пускай их считают наши фанаты. Как правило мы играем 150–180 концертов в год. Но этот тур – юбилейный, потому я дала зеленый свет практически на все выступления.

– Нет, у меня нет предела. Пару лет назад был достаточно комичный случай, когда мне позвонил менеджер и предложил из 30 концертов сыграть 12 подряд и после – перерыв. Я ответила, что, конечно, сыграю. И вот 12 концертов подряд – это достаточно тяжело. Хотя бы один день перерыва нужен – для команды. Мои мальчики, которые давно свыклись со мной, после восьмого дня подошли и сказали: «Пожалуйста, давай после 7–8-го концерта будет перерыв». Да я и сама поняла, что погорячилась. Связкам нужно отдыхать. А вот во всем остальном... Сыграв концерт, я запросто могу сыграть еще один. Мне настолько в кайф это делать, что я не устаю. Мне кажется, что я как раз только разыгрываюсь. Поэтому я очень жду концерт в «Олимпийском» 4 ноября. Мы там сыграем часа два с половиной. Тогда я точно почувствую, что я абсолютно удовлетворена количеством времени, проведенного на сцене.

– А вот отделения я не люблю, хотя с Башметом было классно. Но рок-концерты же вообще играются без антракта. Просто в совместном выступлении с Башметом была другая форма, потому что это другой жанр – слияние классики и рока, поэтому был антракт. Все-таки на сцене сто человек, у каждого своя мера выносливости, людям нужен отдых.

– Только эпизодически, если случайно встречаюсь. К сожалению, очень высокий темп жизни, слишком мало времени на общение, даже на общение с детьми. Этого времени не хватает на встречи с друзьями, что уж говорить про общение с коллегами.

– Я думала, что буду играть полгода. Что через полгода все закончу. Но все так закрутилось и завертелось, что эта, как вы ее назвали, компания друзей – сейчас компания крепких профессионалов, с которыми мне приятно стоять на сцене и работать. Музыка не терпит самодеятельности. У самодеятельности вообще другие законы, иная мера жертвоприношения. Самодеятельность же вроде как хобби. Утром в офис, в выходные песен попел, если охота. А когда ты становишься профессионалом, ты понимаешь, что другого пути уже не будет. Поэтому у меня сейчас совершенно иные требования к людям, которые стоят со мной на сцене. А с друзьями лучше не работать, а дружить.

– Конечно. Со Светой Сургановой, с Митей Гореловым. Митя – наш барабанщик, он 16 лет проработал в «Ночных снайперах». Я не могу сказать, что у меня раньше было много мудрости, когда я людей увольняла или когда с ними прощалась. Сейчас у меня гораздо больше толерантности к людям вообще. Когда родились дети, я стала больше понимать про людей. И сейчас расставания даются мне также тяжело, но отношения я пытаюсь сохранять.

– Я прощаюсь, если человек перестает развиваться, как мне бы этого хотелось. По гороскопу я Рак, а Раки тяжело прощаются с людьми в принципе. Но музыка – это не кружок по интересам. Это странно прозвучит, но все-таки это жертва. Ты должен поставить все – семью, время, будущее. Ты должен постоянно совершенствоваться в игре на своем инструменте и в жанре, где работаешь. Если вижу, что человек притормозил и я уже ничего не могу с этим сделать, то мы прощаемся.

– Сменились все, кроме меня. Так что я и есть «Ночные снайперы». Последний человек, с кем я попрощалась, – как раз Митя Горелов. И это самое тяжелое прощание, которое у меня было. При том что мы остались друзьями, совершенно спокойно можем друг другу позвонить, это была колоссальная боль. Митя ушел из группы в конце прошлого года, в декабре.

– Расставание со Светой Сургановой было, конечно, переломным моментом. Это была моя инициатива. Но я не жалею, что так вышло. Наши вкусовые пристрастия настолько разошлись, что я понимала, что это не та музыка, которую я хочу играть. И драма в тот момент просто зашкаливала. Но когда ты расходишься с людьми совсем в зеленом возрасте, когда, как тебе кажется, все еще впереди, расставание кажется менее болезненным. С Митей мне было расставаться тяжелее – я как будто отрезала себе руку или плечо.

– Я понимаю, что я тогда поступила правильно. Это не та музыка, которую я бы хотела играть. Но я с симпатией отношусь к тому, что Света делает. Более того, с такой симпатией, что к концу года эта симпатия будет иметь некую реализацию.

– Конечно, есть такая вероятность. Безусловно. Вообще, мне настолько хочется мира и радости, что моя воля – я бы пригласила в этот концерт в «Олимпийском» всех, кого я когда-либо знала или с кем когда-либо играла. Другое дело, будет ли это интересно публике. Если я пойму, что интерес есть, то я это сделаю. Враждовать нет смысла. Музыка – это не война.

– Нет, я не счетовод. Но у меня есть чутье. Так получилось, что я знаю, что актуально на сегодняшний день. Хотя бежать за модой у меня никогда не получалось, а людей, которые слепо следуют трендам, мне жалко. Не все тренды тебе подходят – это же элементарно. Но мне нравится следить за тем, что происходит в музыкальном мире. И очень многое мне нравится. И я это, конечно же, использую в музыке «Ночных снайперов». Иначе бы не было таких удивительных, с точки зрения публики, дуэтов – с Бастой мы спели по его приглашению его же «Сансару». Григорий Викторович Лепс спел мою «Очень хотела», а я – его «Берега». Если ты закостенел, ты не позволяешь себе экспериментов и неожиданностей.

А мне кажется, музыка хороша тем, что в ней нет границ. Она как ребенок, который постоянно развивается. И нужно следовать этому развитию, быть к нему чутким.

– У меня есть достаточно большой штат, 17 человек. Есть пресс-атташе, smm-группа, которая работает с сетями и, вероятно, занимается цифрами. Но мне это настолько неинтересно и неблизко, что я порой забываю про свои гонорары, не то что про какие-то абстрактные цифры.

– Я за 25 лет ничего больше не любила и не полюбила так же сильно, как писать песни. Когда я пишу, мне совершенно все равно, понравится эта песня кому-то или нет. Я же в конце концов не червонец [чтобы всем нравиться]. Это же абсолютная правда. Когда я пишу, мне все равно на все, я о людях не думаю. У меня происходит некий любовный акт с самим процессом сочинения, и он такой захватывающий, что я не в состоянии думать о чем-то другом. Когда вы занимаетесь любовью, вы же не думаете, как вы выглядите со стороны. А если думаете, то это очень странно и тогда, наверно, надо менять партнера. В этот момент сочинения песня меня завораживает как таковая. Потом наступает следующий момент, принципиально иной: я начинаю упаковывать песню в аранжировку, я пытаюсь вытащить из нее максимум мелодии, сделать ее понятной публике.

Я не верю, что человек может кайфовать от того, что пишет в стол. Он не кайфует. Человеку нужно быть любимым и понятым. Поэтому мне очень важно, что нас слушает много людей. Очень важно. Безусловно. И мне это нравится. Но если бы не было вот этого первого момента, когда ты один на один с собой и песней, то я уверена, что тех людей, которые нас слушают, было бы намного меньше. Люди чувствуют конъюнктуру. Людей обмануть нельзя. Даже если они покупаются на что-то дешевое, то ненадолго, максимум – на сезон. А потом человек идет дальше. И если кто-то 20 лет слушает песню «Катастрофически» и эта песня ему помогает, значит, она была написана, черт возьми, из этих самых эмоций, которые есть у каждого.

– Конечно. У нас аудитория вместе с нами так интересно растет. Вот мне сейчас 43 года. Начинали мы 25 лет назад. Выходит, тем, кто вместе со мной начинал слушать эту группу (это же все равно общее дело), было лет 18. И кто-то из них остался. Вот это ядро может за что-то меня критиковать; они часто бурчат, но все равно остаются с нами. Вместе с ними к нам приходят люди, которые стали слушать музыку примерно тогда, когда ее стал слушать мой брат – а он младше меня на 12 лет. Сейчас возраст наших слушателей – от 15 до 65. Примерно так.

– Я очень рада этому. Как и тому, что на концерт могут прийти люди, которые не слышали ничего, кроме нашего нового сингла «Инстаграм». У каждого человека столько всего в собственной жизни – ну вот у вас, к примеру. Вы же не можете следить за тем, что я делаю каждый день или каждый месяц. Человек живет своей жизнью, потом его что-то цепляет, он приходит на концерт и понимает, что он на 80% не знает эту программу. И это хорошо.

Я на прошлой неделе впервые побывала на концерте группы MGMT (прежнее название – The Management, дуэт, основанный в 2006 г. в Бруклине, играет инди-поп и прогрессив-рок. – «Ведомости»). Это два парня, которые начали петь и писать студентами колледжа и так стали популярными. Я была впервые на их концерте, 60% их музыки знала, 40 узнала там. Такой очень естественный процесс.

– Значит, эти песни были на слуху, были вам как-то близки, раз вы не переключали их сразу. Каждый же выбирает то, что в нем как-то резонирует.

– Мы готовим пластинку The Best, она выйдет в сентябре. И хотя действительно физические носители уходят, надо учитывать, что у нас огромная страна отнюдь не большого достатка. У людей есть потребность слушать диски, поэтому альбом будет и на физическом носителе, и в iTunes. По-моему, это обычный рабочий алгоритм.

– Своих или вообще?

– Моей музыки у меня нет вообще – я часто переезжала, и все как-то растерялось. Поэтому очень приятно, когда фанаты приходят и дарят какую-то раритетную запись, например 1995 г. Меня это очень трогает. А я сама не выкидываю пластинки Radiohead, не выкинула ни одной. Храню Эми Вайнхауз. Эти все диски заслушаны до дыр и скачут по звуку, но я храню все равно. Теперь переключилась на винил. Последняя пластинка, которую мне подарили, – раритетное издание U2 – Johua Tree.

– Так переезды закончились. Восемь лет назад, когда родились дети, я поняла, что должно быть место, где они будут расти. Я-то сама не очень привязана к дому, хотя мне он нравится, я его люблю. Но на такие перемены, конечно, сподвигли дети. Так что теперь пластинки лежат в кабинете, и здорово, когда раз в пять лет я могу что-то послушать, когда есть время.

– Вообще-то у меня никогда не было никаких ритуалов. Но кашу я варю отменную. Только сейчас с кашей произошла грустная история... Дети настолько быстро растут, что они успели разлюбить кашу вообще – особенно Артем. Теперь мы балансируем между омлетами, яичницами, творожками и т. д.

– С таким же отвращением, как было раньше. Детство – оно и есть детство. Я вот пока не увидела ни одного ребенка, который бежал бы в музыкальную школу на сольфеджио. Включая меня. К уровню преподавателей это не имеет никакого отношения. Просто сольфеджио очень тяжелый предмет. Но вот скажу вам по секрету: мне самой очень нравилось писать диктанты. У моего папы абсолютный слух в отличие от меня, и он может по нотам тут же пропеть или сыграть то, что услышал. Я ему в этом умении очень сильно завидовала и поэтому к диктантам относилась с большим уважением. А больше всего я не любила музыкальную литературу. Вот там это был кошмар – Мусоргский, Чайковский, запоминать каждого – кошмар для ребенка.

– О, с этим у меня были большие проблемы. Родители, как только принесли меня домой из роддома, сразу же стали включать классическую музыку. В итоге добились полного к ней отвращения. В свои 14 я была девочкой, которая на дух не переносила ничего, связанного с классикой. Единственным исключением был Бах. Ну и еще, может, Шопен.

– Боюсь, если бы я села рассказывать им про классику, они уснули бы тут же – не буквально, конечно. Надо же это делать тоньше. Вообще, самым главным для меня было найти тех ребят, в которых есть божья искра, которым дано стоять на сцене, для которых это дело может стать судьбой. Вообще, артисты, которые чего-то добились, делятся на две категории: одним жалко пускать молодых, другим – не жалко. Я, слава богу, отношусь ко второй группе. Мне очень нравится, когда появляются молодые ребята, которые лет на 20 моложе меня. Когда они классно играют, классно поют, я кайфую. В меня это вселяет огромный оптимизм и радость. И мне их катастрофически не хватает, извините за самоцитату. Поэтому мы стали строить студию звукозаписи, которую, кстати, почти достроили. И уже, надеюсь, не за горами время, когда она будет функционировать. Мне всегда очень хотелось находить таких ребят. Поэтому и пошла наставником в «Битву талантов». Единственное, к сожалению, я очень мало могла заниматься со своими подопечными: был очень жесткий график съемок. Но понять, что к чему, смогла. Я вообще сканирую молодых-зеленых очень быстро: сразу же видно, кто попал в эту историю случайно, а кто останется.

– Вообще, я давно хотела поработать с Германикой. И вот, когда пришла пора снимать видео на песню «Инстаграм», я подумала, с кем бы это можно было сделать. И поняла, что есть в нашей стране один такой человек – загадочная, таинственная и при этом очень какая-то детская Гай Германика.

– Конечно! И «Все умрут, а я останусь». Я – ребенок нашей страны. Кстати, первый вопрос, который я задала Лере: «Скажи, это была скрытая камера? Там все такие натуральные». А она засмеялась: «Ты что, бредишь?! Просто они мне верят, вот и все». А у меня было абсолютное ощущение, что я в этой школе и наблюдаю, как дети живут. И в клипе у нас тоже есть, мне кажется, эта высокая степень достоверности.

– Да, я знаю, я там была.

– Конечно. Нет никаких устоявшихся форм. Творчество хорошо тогда, когда оно свободно, когда оно принимает совершенно разные формы. И я не говорю о том, что я прямо сейчас брошусь петь дуэтом с ребятами 20 лет. Но то, что смогу помочь тому, кто мне понравится, – это абсолютно точно. Понимаете, помогать – это не так сложно, как кажется. Это кажется, что помогать, или, как сейчас любят говорить, продюсировать тяжело. Да можно просто привести человека, который пишет хорошие песни, записать его на студии и просто показать это все людям в индустрии. И это уже будет началом помощи. Надо просто красивые слова облекать в простые вещи, вот и все.

Сейчас я почему-то вспомнила, как песню «Южный полюс» увековечила и сделала хитом маленькая Соня Пятница (у девочки был лейкоз. – «Ведомости»). Я совершенно случайно познакомилась с ней на студии у Миши Козырева, и эта кроха захотела спеть и сама почему-то выбрала эту песню с тремя куплетами. Я ее тогда только написала и сама еще текст не знала до конца. И вот эта кроха какими-то остатками здоровья, силой духа и желанием жить выучила взрослый текст наизусть и спела. Олег Табаков тогда дал сцену. И вот из этого странного вроде начинания выросла классная история, которая позволила преодолеть Соне болезнь. У Сони случился рецидив. Она отказалась есть, лежала, отвернувшись к стенке. А когда маленькие дети отказываются есть и отворачиваются к стенке – это очень плохо, это признак того, что маленький человек готовится уйти от нас. Мне позвонили, сказали, что Соня стала странно себя вести. Я приехала к ней в больницу, она лежит, отвернувшись. Я ей говорю: «Так, ты что делаешь? Я ничего не понимаю. Одну песню спела – и все? У меня же еще много песен. Ты должна мне пообещать, что споешь со мной что-нибудь еще». Первые 30 минут я говорила со спиной – и было очень страшно. Я понимала, что эта спина может ко мне не повернуться. Этим людям – не малышам, а людям, просто не повезло, как нам. Бог им не дал здоровья почему-то. Они намного глубже, им куда тяжелее живется. Мы с ними как будто на разных берегах одной реки. И я умом это все понимаю, но говорю со спиной – и мне страшно. И когда Соня в итоге повернулась!.. А после моего ухода съела котлету – это было так круто! Представляете! Это была победа. Я это никогда не забуду. И потом она на концерте спела со мной «Асфальт». Сейчас Соня жива-здорова, выросла, пишет в мессенджеры, у нее родился абсолютно здоровый младший брат. В общем, если ты веришь, ты можешь помочь. Можешь спасти. Я наивно сейчас звучу, но я в это верю. Вот и все.