Алексей Герман-младший: «У нас на протяжении веков идиоты рассказывают художникам, как им писать»

Герман снял биографическую драму о семи днях жизни ленинградского периода опального писателя. В фильме много звезд нашего кино – от Данилы Козловского до Антона Шагина, от Светланы Ходченковой до Елены Лядовой. Но роль Довлатова досталась малоизвестному сербу Милану Маричу.

Это не единственный момент, который в «Довлатове» удивляет. Пожалуй, это первый фильм Алексея Германа-младшего, который будет воспринят как острый комментарий на актуальную тему противостояния художника и репрессивной государственной машины, стремящейся уничтожить все, не вписывающееся в ее представление о прекрасном.

В российский прокат «Довлатов» выйдет 1 марта.

Перед мировой премьерой фильма в Берлине Алексей Герман побеседовал с «Ведомостями».

Японское аниме и довлатовский миф

– Ну я не то чтобы прямо фанат. А что смотреть-то еще?

– А я люблю простые жанры. Для меня всегда были слишком сложными все эти истории про черный вигвам. Высокий кинематограф из года в год стагнирует – мы уже много лет видим примерно одно и то же. Разница только в том, что иногда это чуть лучше, а иногда чуть хуже. А кинематограф низких жанров развивается – в основном не наш, естественно. Глупо это не замечать, мне кажется. Ну и люблю я все это. Знаю, что сейчас все неправильно говорю. Я должен говорить, что с утра перечитывал воспоминания Зинаиды Гиппиус, а потом думал об импрессионизме. После чего-то зачем-то возвращался к Мережковскому. Но нет – я смотрел аниме про вампиров. На самом деле я не хочу быть режиссером с насупленным лицом и пронзительными глазами, которые заглядывают куда-то за горизонт. Не хочу быть человеком, который знает о мире больше, чем все остальные, таким моральным камертоном. Возможно, в старости я и дойду до такого состояния, но пока не хочу быть не собой.

– Отчасти с ним действительно связана моя семейная история. Его фамилия нередко возникала в семейных разговорах по естественным причинам – один район, какие-то совместные анекдоты, которые я уже плохо помню. С другой стороны, это все было далеко лично от меня, в другом поколении. Сам я взрослел вне среды золотой молодежи, читавшей сначала самиздатовские, а затем легально изданные и ставшие модными книги. Я ведь вплоть до поступления во ВГИК общался только со своими бывшими одноклассниками. А это не были люди из каких-то гиперуспешных семей. Многие мои друзья жили в коммунальных квартирах. У одного мама работала в музее, у другого – продавцом в магазине. Литературные интересы у меня были другие, из современных авторов я тогда [Клиффорда] Саймака и [Роджера] Желязны предпочитал. Поэтому весь довлатовский миф долгое время проходил мимо меня. Его книжки я довольно поздно прочел – лет 25 мне, наверное, было.

– Мне понравились его лаконичность и точность. Понравился противоход в его рассказах. Когда идет, идет, идет повествование, а в конце – бац! – какая-то деталь все меняет и уточняет. В этом была настоящая поэзия. Потому что лучшие поэтические образы – они не абстрактные, а, напротив, предельно точные. Но до фильма было еще очень далеко. Я подумал тогда, что неплохо бы какое-то из его произведений экранизировать. Но жизнь распорядилась иначе. А спустя много лет продюсер Артем Васильев познакомил меня с Катей Довлатовой (дочь Сергея Довлатова. – «Ведомости»). Выяснилось, что она хочет, чтобы я что-нибудь по произведениям ее отца снял. Это был примерно 2008 год. Мы тогда вяло как-то обо всем договорились и почти успели забыть. Затем мы начали долго и мучительно снимать «Под электрическими облаками», потом умер мой отец, и я доделывал «Трудно быть богом». До работы над «Довлатовым» дошло только в 2015 г.

Говорухин, Ходченкова и стихи Шагина

– К этому моменту уже существовал фильм Говорухина «Конец прекрасной эпохи». Стало ясно, что еще на одну экранизацию Довлатова деньги найти будет сложно. Даже если учесть, что изначально я хотел снимать кино не по «Компромиссу», а по «Заповеднику». Но оно и к лучшему, что этого не случилось. Потому что однажды я перечитал «Заповедник» и осознал, что не понимаю, как это можно снять. То, как он пишет, мыслит и вписывает своего лирического героя в реальные обстоятельства, сложно переложить на язык кино. Литература тут всегда будет побеждать. Именно по этой причине мы решили делать фикшн-биографию. В нашем фильме весь взрослый ленинградский период жизни Довлатова спрессован в события шести дней. Вот тут как раз было очень хорошо понятно, как действовать. Довлатов всю свою жизнь для литературы видоизменил и сгустил. Значит, и для кино ее нужно было видоизменить и сгустить.

– Видите ли, я специально не стал смотреть фильм Станислава Сергеевича. Он как-то сразу начал комментировать нашу картину (в одном из интервью Говорухин заявил: «Жалко Довлатова. Не думаю, что Герман способен снять кино о таком человеке». – «Ведомости»). Поэтому я воздержался от просмотра, чтобы не иметь возможности вступать в эту дискуссию. Не то чтобы меня его комментарии сильно задевали, но я удивился.

– Про Козловского неправда. Ну какой он Довлатов? Он ведь не похож. То, что он мощного телосложения, еще ни о чем не говорит. Было много разговоров – почему не Дюжев? Ну потому, что не Дюжев, что я могу еще сказать?

Я искал человека по трем критериям – он должен быть похож на Довлатова, быть хорошим артистом и в него может влюбиться женщина. Мы довольно быстро поняли, что в России нам ловить нечего. Ассистент по актерам Владимир Голов закинул сеть в другие страны – Армению, Грузию, Израиль, Германию... Затем начали расширяться на Восточную Европу. И так вышло, что основной удар сосредоточили на двух странах – Польше и Сербии. Польша – потому что у нас есть польские продюсеры. А Сербия – потому что сербы внутренне похожи на нас. В Польше никого не нашли, зато обнаружили сразу двух артистов в Сербии. И до последнего было не понятно, кто из них будет играть. Все решил случай: другой артист сломал ногу и не смог приехать на финальные пробы, а Милан приехал.

– Я уже не помню точно. Но когда мы начали снимать сцену, о которой вы говорите, то очень быстро осознали, что не понимаем, о чем она. Такое вообще довольно часто случается – на бумаге все выглядит идеально, а приезжаешь на точку, разведешь мизансцену и видишь, что ни хрена не работает. Поэтому для меня обычное дело после обеда переделать все, что было сделано с утра. Так и здесь было. И то ли я услышал, как Антон читает свои стихи, то ли он сам предложил, но это оказалось очень кстати.

– Тут все довольно просто: для меня актеры – это в первую очередь соавторы и союзники. Если ты работаешь с талантливыми людьми, их мнением никогда не будет лишним поинтересоваться. Какое-то взаимопроникновение энергии происходит. Поэтому все эти разговоры, что для режиссера артисты – как для живописца краски, это все какая-то малопрофессиональная глупость или кокетство. Для любого нормального режиссера артист – огромная часть съемочной ткани. Не зря же есть такие понятия, как «звезда» и «великий артист». Просто мы все привыкли, что за последние несколько лет у нас не появилось по-настоящему мощных артистов. У нас есть артисты, которые делают вид, что они артисты, и режиссеры, которые делают вид, что они режиссеры. А вместе они делают вид, что снимают кино. Но, в принципе, так быть не должно.

Идиоты и интеллигенты

– Рецепта у меня, конечно, никакого нет. Но и не надо сравнивать нынешние времена с эпохой СССР. Все-таки сейчас менее страшное время. Возможно, пока. Да, появилась цензура денег, но это другое. Мой отец снял фильм «Проверка на дорогах», который сейчас включен в список 100 лучших отечественных фильмов. По большому счету это патриотическая картина об искуплении. Скажите, зачем было держать ее 14 лет на полке? Зачем директор «Ленфильма» матерился и грозился уволить отца? Что такого было в картине «Мой друг Иван Лапшин»? Бюрократическое стремление предугадать мнение начальства и тупое желание бессмысленного контроля – наша традиция, к сожалению. Это было, есть и дальше будет нарастать. Но тут вопрос ведь очень простой – а что, когда-нибудь запреты в русском искусстве, которых сейчас становится все больше, к чему-нибудь приводили? Нет ни одного примера, когда благодаря им что-то стоящее создали. Зато мы потеряли десятки талантливых художников, писателей и режиссеров. И продолжаем терять. В этом смысле «Довлатов» и время вошли в какую-то параллель. Когда мы начинали работу над картиной, я и подумать не мог, что половина интервью, которые я должен буду раздать иностранным журналистам на Берлинском кинофестивале, будут касаться политики и трагедии Кирилла Серебренникова. Хотя, разумеется, я не мог думать о Серебренникове в момент работы над фильмом. Закладывал совсем другое.

– Меня страшно взбесили все эти призывы к российским режиссерам «давать позитив». У нас на протяжении веков идиоты – часто хорошо говорящие – рассказывают замечательным русским художникам, как они должны писать. Из-за них у половины людей, которыми мы сейчас гордимся, в царской России и в СССР были серьезные проблемы – это мягко говоря. Пушкин, Толстой, Мандельштам, Блок, Хармс, Введенский, Ахматова, Цветаева, Бродский, Довлатов – у всех трагические истории. А это цвет нашей культуры. Их при жизни хорошенько помучили, чтобы после смерти поставить памятник и объявить национальным достоянием.

– Оно там есть, если принимать за политическое высказывание посыл «хватит гнобить наших художников». Но в то же время это, конечно, никакой не политический фильм – в таком случае высказываться нужно было бы попрямее. Части западных зрителей, думаю, будет сложно свыкаться с нашим контекстом. Но это нормально, потому что я не люблю агитацию и пропаганду. Предыдущие свои фильмы я делал на ощущенческо-прогнозном уровне. Если вы посмотрите последние 10 минут «Бумажного солдата», то увидите, что он актуален и сегодня – там об эмиграции, распаде старой компании и свободе и несвободе. То же самое с фильмом «Под электрическими облаками» – предвоенное ощущение распада сейчас также чувствуется. Так что какие-то актуальные высказывания появляются сами собой, я ничего специально для этого не делаю. Просто рассказываю, как сложились человеческие судьбы, а в них редко бывает только черное или только белое.

– Ну я не такой тонкий, чтобы так говорить. К сожалению, я снимаю в последнее время теми камерами и той оптикой, которые меня смущают и не дают мне нужного баланса резкости и цветности.

– Да. К сожалению, я не такой богатый, чтобы снимать на пленку. Приходится тащить всю «живопись» из цифры.

– Нет, несознательно. Я все время пытаюсь найти органику, в разных формах. Не очень люблю две вещи – однозначность и приблизительность. Поэтому считаю, что лучше говорить то, о чем ты имеешь представление. Кино ведь не состоит из сюжета и персонажей, которые этот сюжет разыгрывают. Всегда есть еще 20 слоев, которые уходят вглубь. И большинство этих слоев – это твои бессознательные воспоминания, желания, страхи, мысли. Ты всегда так или иначе соотносишь то, что пишешь, с людьми, которых ты когда-то видел. И это нагромождение уходящих вглубь слоев рождает героев. Поэтому, наверное, нет ничего удивительного, что в моем случае героями становятся интеллигенты.

«Красные» против «белых»

– Я из общественно-политической дискуссии четыре года назад самоудалился – как раз из-за ее низкого уровня. Тут опять проблема разных лагерей – ты либо за «красных», либо за «белых». И одна сторона не хочет слышать аргументы другой. Когда люди сами себя фрагментируют и дезинтегрируют, наблюдать за этим неинтересно. Мне неинтересно смотреть, как демократы подставляют друг друга. Мне неинтересно смотреть за людьми, которые не хотят понять большую и разную страну, где есть не только крупные города. У нас есть военные, техническая интеллигенция, масса слоев общества, с которыми демократы разговаривать вообще не хотят. У этих людей есть свои представления о том, как все должно быть устроено. И эти представления нужно уважать. Не надо делать вид, что их не существует, не надо пытаться навязать им свою точку зрения. Но и другой лагерь не для меня. Желание заставить всех ходить строем, ненависть к иным мнениям, нациям, меньшинствам вызывает у меня отторжение.

– Нет, я просто вижу, что демократы замыкаются на самих себе и сейчас совершают историческую ошибку. Я не хочу быть причастен к ее совершению. Если они такие умные, то пусть покажут хотя бы на каких-нибудь выборах нормальный результат. Но они ведь не покажут. Мне это очень обидно. Ведь многие вещи в нашей стране действительно нуждаются в обновлении.

– Я по-прежнему не понимаю, где лежит грань между «кино для миллионов» и «кино для сотни тысяч». Любое относительно сложное кино в России находится в резервации. Слава богу, эта резервация растет – и теперь мы видим, что такие фильмы, как «Аритмия» и «Нелюбовь», могут собирать около 100 млн руб. в прокате. У молодежи происходит ренессанс интереса к нашим авторским фильмам. Но вопрос же не в этом. Конечно, я не хочу пробовать делать блокбастеры. Не потому, что не умею, – я прекрасно бы справился. Но должна быть какая-то внутренняя необходимость в том, что делаешь. И эта внутренняя необходимость в какой-то момент сама начинает задавать настроение, драматургию и художественный метод фильма. Да, «Довлатов» получился самым доступным для массового зрителя моим фильмом. Но нельзя было про Довлатова делать другой фильм. Он должен быть, насколько это возможно, простым, не переусложненным. (После паузы.) Неправильно я все говорю – кино должно быть не надменное, такое же, каким был сам Довлатов. И кажется, таким оно и получилось.

Автор – обозреватель «Российской газеты»

Исправленная версия. Уточнен ответ на вопрос про фильм Станислава Говорухина «Конец прекрасной эпохи».