Леонардо Падура: «Теперь мы снова вернулись к кошмару»

Я договорился встретиться с Леонардо Падурой у него дома в Мантилье, районе простых домов с небольшими верандами на окраине Гаваны, и уже оттуда отправиться в ресторан. Самый известный кубинский писатель не переезжает из старого двухэтажного дома, который он частично строил своими руками, на нижнем этаже до сих пор живет и его мама. Дом стоит на шумной оживленной улице, в двух шагах от так называемой пекарни «Победа», на стене которой выведен девиз Фиделя Кастро («К победе! Всегда!». – «Ведомости»).

Воскресный вечер, безжалостная летняя жара постепенно спадает. Падура знает Мантилью вдоль и поперек, но свой дряхлеющий синий Subaru ведет осторожно, под темнеющим небом объезжая колдобины. Понятно, что на Кубе иметь собственный автомобиль – невиданная роскошь, но тут еще его осторожность рождает в моей голове метафору. Ведь сегодня в этой стране опасаться и избегать ухабов – базовый навык выживания.

У 61-летнего Падуры поседевшая борода, коротко остриженные волосы и внимательный взгляд. Создатель детективной прозы и резкий социальный критик, он стал незаурядной фигурой на коммунистической Кубе, не будучи ни подрывным элементом или диссидентом, ни автором низкопробного криминального чтива. В 1990-х он начал делать себе имя, выпустив квартет романов в стиле Чандлера (один из основателей жанра «крутого детектива». – «Ведомости»). Их антигерой Марио Конде (полицейский. – «Ведомости») позволяет Падуре изображать сладостно-горькие кубинские реалии политически приемлемым способом. Конде – распутник, неряшливый, часто пьяный и всегда не при деньгах. Склонный философствовать, предаваясь самокритике, он представляет собой типичного кубинца, который показывает читателю жизнь Гаваны, скрытую за музыкой, пляжами и выцветшей колониальной архитектурой из туристических брошюр.

Но международную известность Падуре принес шедевр 2009 г. «Человек, который любил собак». С толстовским размахом этот исторический роман рассказывает леденящую душу историю об изгнании Льва Троцкого и об убившем его в Мексике в 1940 г. Рамоне Меркадере. Тот факт, что эта уничтожающая критика сталинизма получила национальную премию Кубы по литературе (2012 г. – «Ведомости»), свидетельствует как о литературном мастерстве Падуры, так и (учитывая коммунистическую цензуру) о политической гибкости.

«Это тонкая грань», – объясняет мне Падура, когда мы входим в ресторан. Он утверждает свою коренастую фигуру в безупречно белоснежных футболке и брюках за приглянувшимся нам тихим угловым столиком: «Не нужно преувеличивать здешние трудности, реальность и так достаточно жестока. В то же время не упомянуть трудности означало бы несправедливость к реальности».

Мы обедаем в великолепном месте: его не сравнить с убогой Гаваной из книг о Конде – с разваливающимися домами, сломанными лифтами и грязными улицами. Ресторан называется Divino. Это одно из частных заведений. Самого разного качества, они в последнее время выросли как грибы – особенно когда потеплели отношения с США. Разрядка, правда, уже слегка сдала назад, так же как и реформы Рауля Кастро.

В Divino красные скатерти, официанты в униформе и вид с террасы на буйные заросли. Есть даже винный погреб. Хотя сегодня вечером ресторан практически безлюден и потому кажется скромным, я подозреваю, что Падура здесь не завсегдатай. Кстати, вряд ли это место подошло бы и Конде: тот постоянно критикует роскошь и блеск легких денег. Интересно, вот этот незнакомец – преуспевающий предприниматель или всего лишь аппаратчик (в оригинале – apparatchik. – «Ведомости») со связями. Вообще-то здесь мало что оказывается тем, чем кажется на первый взгляд.

Последняя книга Падуры «Прозрачность времени» (The Transparency of Time) выйдет из печати в январе. В ней раскрывается тема социального расслоения. Конде ищет украденную статуэтку XIII в. – Черную Мадонну – и из беднейших уголков Гаваны попадает в самые шикарные районы, «куда роскошнее, чем здешние», говорит Падура, обводя рукой стены и окрестности. Книга «исследует отношения между человеком и историей <...> как история формирует человека и как она его деформирует». Он недовольно морщится.

Приближается официант в бабочке и откупоривает первую из двух бутылок красного вина, которые я привез с собой из Майами. Мы сходимся, что оно восхитительно. Падура вытаскивает из сумки-пояса сигареты. Я следую его примеру. «Эх, хорошо!» – говорит он. Мы курим и внимательно изучаем меню.

Процесс поглощения пищи занимает важное место в книгах Падуры. Не из-за голода как такового («Куба, вероятно, единственная латиноамериканская страна, где никто не умирает от голода»), а скорее из-за постоянной неопределенности, когда и что кубинец съест в следующий раз. Этот невроз порожден десятилетиями карточной системы, пустых полок супермаркетов и угнетающе частым No hay («нету») при поиске товаров первой необходимости.

«Конде и его друзья называют это «философией верблюда», – говорит Падура. – Если вы пригласите кубинца в ресторан вроде этого и спросите, как ему еда, он ответит не «хорошая» или «плохая», а сколько он съел. Количество заменяет качество». Это характерный комментарий Падуры: точный, исчерпывающий, критический, но почтительный.

Мы тоже набираем много всего. В центр стола заказываем тостонес, жареные зеленые плантаны (очень похожи на бананы. – «Ведомости») – основной продукт на Карибах, салат, белый рис и черные бобы. Себе Леонардо просит цыпленка гриль, а я жареного кролика.

Путь Падуры из периферийного района Гаваны к всемирной славе примечателен. Они с 58-летней женой Лючией, которой он посвящает все свои книги и вместе с которой пишет сценарии, принадлежат, по его выражению, к «наивному поколению». Они стали совершеннолетними одновременно с кубинской революцией, разделяли взгляды Фиделя на социалистическое будущее, которое, как гласила догма, обязательно наступит.

Его отец, владелец небольшого магазина, был масоном, а мать католичкой. Оба прививали Падуре важные этические принципы, но «я рос вдали от мира книг», отмечает он. Хотел учиться журналистике, но вместо этого постигал филологию в Университете Гаваны. Короткое время он работал в газете кубинского комсомола Juventud Rebelde – писал там о войне в Анголе.

Свой шанс – язык не поворачивается назвать его счастливым – Падура получил после падения Берлинской стены, когда Куба вступила в так называемый особый период 1990-х – время экономического кризиса и жесточайшего нормирования продуктов (см. врез). Падура был выпускающим редактором журнала, который перестал выходить во время кризиса. Ему платили скромную зарплату, но не было никакой работы. Вместо этого он писал.

Его первая книга о Конде была опубликована за рубежом в 1991 г., после того как от нее отказались местные издательства. Вторая увидела свет в 1994 г. и получила национальную премию. Слова лились рекой: романы, сценарии, журналистские материалы и наполовину вымышленная биография Жозе Марии де Эредиа, кубинского поэта-романтика.

Он получал международные литературные премии, самой полезной оказалась премия мадридского Cafe Gijon (знаменитое литературное кафе, основанное в 1888 г. – «Ведомости»), которую он получил в 1995 г. На эти $16 000 (целое состояние на Кубе, где средняя зарплата в госсекторе – $20 в месяц) Падура купил машину.

«Возможно, я не лучший кубинский писатель моего поколения, но я самый трудолюбивый, – говорит Падура. – На этой неделе мы вернулись с литературного фестиваля в Испании – приехали в 11 часов вечера, а в 5 утра я снова работал. Я упертый».

После этого Падура представляется в образе неутомимого тропического Гефеста, кующего филигранные литературные изделия в кабинете над гаражом.

Появляется еда, а вместе с ней хозяйка ресторана Йоандра, эффектная дама на середине четвертого десятка. «Distinguido (исп. «уважаемый». – «Ведомости»), – восклицает она, энергично, только ногти сверкают, размахивая руками, – где моя книга?!»

Падура улыбается, когда Йоандра грузно плюхается за стол. Я спрашиваю, почему она открыла такой роскошный ресторан так далеко от фешенебельных районов Гаваны. «О, у нас много посетителей: приезжают туристические автобусы», – объясняет она. «Мы с мужем открыли его только для поддержки нашей общины <...> Мы кормим каждый день полсотни пенсионеров. Я очень добрососедски настроена, как и он!» – хозяйка тычет красным когтем в Падуру. «Пожалуйста, наслаждайтесь едой», – говорит она, вставая. Мы так и делаем.

Успех Падуры за рубежом – в том числе четырехсерийная адаптация Netflix книги о Конде под названием «Четыре сезона в Гаване» – принес ему не только защиту, которую дает слава, но и бремя положения кубинской знаменитости. Как он писал в ироническом эссе «Хотел бы я быть Полом Остером» (писатель в жанре постмодернизма, абсурдизма и экзистенциализма. – «Ведомости»), этот облик требует быть экспертом в области не только политики (что естественно), но и экономики, сельского хозяйства и религии. Короче говоря, «гуру, [который] должен уметь предсказывать будущее».

Но я спрашиваю о настоящем. В июне Дональд Трамп отменил некоторые послабления американского эмбарго, на которые Барак Обама расщедрился с 2014 г. Американские туристы начали стекаться на остров, когда впервые за полвека появились регулярные авиарейсы, расцвел мелкий бизнес. Ответ Падуры скорее личного толка, без политики: «Эмбарго было кошмаром. Обама был мимолетной мечтой. Теперь мы снова вернулись к кошмару».

Задумывался ли он о том, чтобы жить в другом месте? За последние 60 лет большинство лучших писателей Кубы кто раньше, кто позже уехали за границу, сейчас страна переживает бегство талантов отовсюду: что в бейсболе, что в медицине, что в музыке. Но для Падуры Мантилья – центр созидания. Время и место создания романа «Человек, который любил собак» обозначены так: «Всегда в Мантилье, Гавана, лето 2009». А сам район – источник вдохновения писателя, как, например, вода, которую Падура иногда носит из колодца, вырытого еще его прадедом.

Кажется, этот вопрос заставляет его нервничать. «Сложно сказать. Теоретически писатель может трудиться в любом месте. Но если лишишься пуповины, это чревато последствиями. Это не стопроцентная зависимость, но я был свидетелем подобного, – звучит в ответ. – Возможно, материально я бы мог жить лучше, не знаю. Но если я потеряю память или ежедневную связь с меняющейся реальностью...» Он позволяет фразе повиснуть в воздухе, затем спохватывается: «Я всегда стараюсь делать то, что считаю самым важным, а именно: мое право жить на Кубе, писать на Кубе и писать о Кубе. Потому что я, прежде всего, кубинский писатель».

Мы откупориваем вторую бутылку. Наши тарелки сияют чистотой. Мы оба наелись и немного пьяны. Я спрашиваю Падуру о цензуре. «Она очень произвольная, – отвечает писатель. – Четвертое кубинское издание «Человека, который любил собак» подверглось цензуре и не поступило в продажу – в отличие от первого, второго и третьего». Как насчет самой пагубной разновидности – самоцензуры? «Вы можете подвергать себя самоцензуре по многим причинам, не обязательно политическим: жанр, культура, вкус, – искусно выворачивается он. – Во всех своих книгах я всегда говорил все, что хотел или должен был сказать».

Я спрашиваю о «Человеке, который любил собак». Что он хотел или должен сказать этой книгой? Многие кубинские эмигранты признавались мне, что поражены, как такое изобличительное описание Кубы могло выйти из-под пера автора, все еще живущего на острове.

«Очень просто, – немедленно реагирует Падура. – При сталинизме умерла великая мечта ХХ века <...> В результате предательства провалилась великая историческая возможность. Если вы спросите меня, какое общество я предпочитаю, я без запинки отвечу: то, где максимальная демократия и максимальная свобода. Это утопия. Но утопии по определению не существует. Поэтому мы никогда в ней не окажемся. Тем не менее это общество стало строиться при социализме, но только вот верный путь был потерян. Сталин – величайший убийца, потому что он построил именно такую модель социализма, которая одна лишь и существует с тех пор».

Я говорю, что он производит впечатление марксиста, не верящего в марксизм. Падура смеется. «Я гуманист и левый, и я не ортодоксален. Но люди всегда мечтали об Аркадии (пасторальный рай, которым правит бог Пан. – «Ведомости»), и нужно продолжать мечтать о ней. В рамках какой социальной или экономической модели ее можно построить? Я не знаю. Я не экономист. Но я гражданин, и это мир, в котором я хочу жить».

Я откидываюсь в кресле. Его слова – разновидность тщательно модулируемого ответа, который часто слышишь от известных кубинцев. На нем лежит печать прошлого с привкусом «Штази», когда идеологические отклонения грозят наказанием. Почти невозможно вообразить обед с представителем Financial Times 20 лет назад.

На десерт мы делим на двоих Thres Leches («Три молока») – кусок легкого и сладкого молочного пирога – и заказываем два эспрессо, горячих и сладких. Теперь я интересуюсь будущим. Ближайший союзник Кубы – Венесуэла впадает в хаос. Фидель умер в ноябре. Кубинские законы, в которых говорится о богатстве и собственности, снова ужесточаются перед тем, как в феврале следующего года Рауль уйдет с президентского поста. Все выглядит мрачно.

Изображение в хрустальном шаре Падуры такое же туманное, как и у всех остальных. Вернувшаяся к нам Йоандра дает, пожалуй, лучший образ: «Это как быть на пляже и увидеть огромную волну. Все, что вы можете сделать, – свернуться калачиком, стать таким маленьким и тихим, насколько это возможно, и ждать, пока она пройдет».

Падура не страдает от тщеславия, которое часто сопровождает литературную славу в Латинской Америке. Напротив, в эпоху всеобщего эгоцентризма и мании величия его приземленный подход – как глоток свежего воздуха. Когда я спрашиваю, какой он надеется увидеть Кубу через 10 лет, Падура отвечает просто: «Моя мечта – страна, в которой каждый кубинец может прокормиться своей работой. Это позволит решить множество проблем... Сам Рауль так сказал».

Он делает паузу. «Все, что у меня есть, – некоторый литературный успех, определенный материальный комфорт, несколько путешествий и какой-то престиж – следствие моей усердной работы. Я горжусь этим». На этом мы встаем, чтобы распрощаться, – еще и потому, что начало его следующего рабочего дня ближе, чем должно бы.

Перевел Антон Осипов