Вячеслав Самодуров: Романтизм – это побег

Вячеслав Самодуров – экс-премьер Мариинского театра, Национального балета Нидерландов и лондонского Королевского балета Ковент-Гарден, ныне – один из ведущих российских хореографов. С 2011 г. руководит балетом Екатеринбургского государственного академического театра оперы и балета. Балет «Ундина», написанный немецким композитором Хансом Вернером Хенце, станет его дебютом в Большом.

– Варианты всегда есть, мы выбирали из нескольких. Но всем показалось, что «Ундина» – самый необычный. Партитура Хенце – одна из небольшого числа партитур ХХ в. для полнометражного спектакля. Она имела всего два-три воплощения, самое известное – в Королевском театре Ковент-Гарден, и прелесть ее в том, что эта музыка не избита.

– До сих пор – да. Для меня музыка имеет приоритетное значение.

– Получить полный вечер – это было пожелание Большого театра. В итоге я согласился.

– У меня уже все ассоциации исчезли. Их вытеснила музыка Хенце. И она как раз не поддерживает этот ряд ассоциаций. Это романтическая музыка, безусловно, но это форма романтизма ХХ в. Музыку очень сложно описать. Партитура Хенце очень изощренная, напряженная. Это, наверное, одно из самых тяжелых произведений, с которыми мне приходилось сталкиваться в своей практике хореографа. И даже когда я как танцовщик исполнял «Ундину» в Ковент-Гарден, она считалась сложнейшим музыкальным материалом. Сейчас, приходя в зал, я еще и еще убеждаюсь, что работа с ним – это триллер.

– В основе – да. Я следую Хенце, и для меня «Ундина» представляет романтизм XX в. Романтизм – всегда одно и то же: побег из сегодняшнего дня. Для кого – в прошлое, для кого – в будущее, для кого – в самого себя. Сильфида, или ундина, или другое эфемерное существо – это медиум, который помогает главному герою в его «путешествии». В этом смысле «Ундина» опирается на традиции. Но мне хотелось сделать большой спектакль, избавившись от мещанской стороны нарратива. От всяких амулетов, жриц и других сложносочиненных персонажей. Когда все упрощается до функциональности, то это стройматериалы, а стройматериалы не смешные сами по себе: кирпич есть кирпич, танцовщик есть танцовщик. Мне хочется довести сюжет до предельной простоты, чтобы было, с одной стороны, более просто, с другой – более глобально. Потому что сюжет – это скелет, но главное – танцевальная конструкция.

– Мне хотелось их сплавить.

– Мне кажется, это больше объясняется экономическими доводами: театру большой балет легче продать, а публике – легче прийти и внимать. Они длительные по времени, но вы садитесь в один поезд и едете. Часто 25-минутный балет несет больше информации, чем два акта нарративного. Безусловно, абстрактные балеты бывают разные – бывают хорошие, бывают плохие. Но если мы говорим о хорошем, то это очень сконцентрированная форма искусства.

– Возможно. Возникло пресыщение одноактными балетами, и появилась мода на большие спектакли. Потом маятник начнет раскачиваться в другую сторону.

– Смотря что подразумевать под драмбалетом. «Жизель» Матса Эка – это что? Мне кажется, в одном балете могут соединяться разные пластические языки. Но когда их функциональность строго расчленена, это скорее минус. Мне видится, что танец и актерская игра – два соединяющихся сосуда и должна быть свободно перетекающая форма из одного в другое. Мы сейчас мыслим более клипово, более эклектично. Мне кажется, эклектика – вообще более современная форма мышления. Меня эклектика нисколько не смущает, я на это часто иду даже сознательно, главное – ради чего.

– Да. Интересно попробовать себя в разной форме: и малого балета, и большого, и абстрактного, и нарративного, и ассоциативного. Мне кажется, ключ всегда в разнообразии.

– Если предположить, что хореограф работает в каком-то другом ключе, нежели чисто классический, то круг трупп, которые могут его исполнять, в России очень узок – десяток максимум. На большую страну это очень мало. И второе: театров, которые рискуют и пытаются двигаться в современной культурной эстетике, не так много. Мне кажется, для хореографа начать делать первые шаги очень сложно.

– Волей случая: мне повезло – я получил приглашение от Андрея Геннадьевича Шишкина приехать в Екатеринбург и поставить спектакль, а потом – возглавить труппу. Мне нравится отношение к балету в России. Это востребованный вид искусства, который занимает определенное место в обществе. Кому-то что-то нравится или не нравится, но вся эта полемика, здоровая и нездоровая, нужна – она подогревает уровень кипения в котле.

– Своя специфика есть в любом месте. И отличается не только Россия от Европы: каждая страна и даже каждый театр в одной и той же стране имеют свой отпечаток. Но в целом в Европе идет большой поток репертуара, который обновляется постоянно. Естественно, артисты привыкли учить много, очень быстро, не задавая лишних вопросов. Помню, в Национальном балете Нидерландов у меня в первые месяцы работы была ситуация, когда я понял, что выучил порядок спектакля уже на премьере или ко второму спектаклю. Потому что объем информации был зашкаливающий: шел фестиваль балетов Стравинского, это три программы из девяти балетов: Баланчин, Нижинская, ван Манен... Приходилось одновременно учить шесть или семь балетов. Голова вскипала. В такой ситуации срабатывает инстинкт самосохранения. Просто начинаешь очень быстро принимать информацию и ее реализовывать, не разжевывая. В этом есть свои минусы, но плюсов больше.