Пацан и Иисус

Павла Селукова, 34-летнего прозаика из Перми, проще всего рекомендовать его же метафорой: автор «штыковой искренности». Его биография – сама по себе экшн или что-то вроде романа вечного становления. Высшего образования в его жизни не случилось, в результате он оказался полностью свободен от всех видов социальных комплексов. При этом ухитрился сохранить в целости не только талант, но и способность сочувствовать тревожному человеческому бытию. До начала литературной карьеры Селуков работал охранником в клубе и на автостоянке, могильщиком и продавцом сумок. Проблемы с алкоголем и наркотиками, знакомые многим героям Селукова, были в свое время испытаны и им самим, о чем он бестрепетно рассказывает в интервью.

Писать Селуков начал как все – в «Фейсбуке». Дальше все развивалось как в сказке про современную Золушку. Однажды один из его рассказов заметил лауреат «Большой книги» писатель Леонид Юзефович и понял, что вот он – самородок. С подачи мэтра молодого писателя стала лорнировать общественность – иногда с раздражением, иногда с восторгом, но часто вовсе не понимая, как воспринимать автора. Очень уж его творчество мимо канонов изящной словесности.

Явившийся из самой что ни на есть народной гущи и прошедший все мыслимые соблазны молодой пермяк споткнулся о мировую культуру лет в двадцать пять. Мужикам с «запредельным» опытом объяснять про наркотики, зону и случайный секс не надо. Зато благополучный интеллигентный читатель воспринимает творчество Селукова как экзотику с нарядным матом. Когда «пацан с рынка» рассуждает о Достоевском и Бердяеве и по завету классиков с жаром русского христианина ищет смысл жизни и Бога, получается проза страстная, шероховатая, порой шокирующая и пронзительная. Так и вышло с новым сборником.

Персонажи Селукова топчут немытыми пятками тропы отечественной культуры, фраппируя нежного читателя обильным матом и экзальтированными литературными жестами. Охранник, платонически влюбленный в роковую танцовщицу в ночном клубе, цитирует Библию, слывет сектантом и кажется юродивым («Эмигрант из Беднолэнда»). Мотив Христа и блудницы автору вообще как-то полюбился, как и сам образ Спасителя, который он нещадно эксплуатирует. Охранник не единственный богоискатель в книге. В ту же сторону смотрит покаявшийся бандит, герой рассказа «Слесари», который становится священником и палит из винтовки в придурковатого кощунника. Некоторая всеобщая придурковатость героев Селукова – черта национальная, узнаваемая и потому любимая. А сами странные персонажи своим наивным простодушием и тягой к сакральным поискам тоже вроде как родные.

Герой Селукова – человек одновременно и маленький и лишний. Он в родстве с чудаками Платонова и чудиками Шукшина. Юродивые, сумасшедшие, неприкаянные нищие и богатые духом, они ищут правды, оказываясь то в дурдоме, то в шалаше. Все они одиноки. Даже обзаведясь семьей, они норовят сбежать от пошлости жизни то в лес, то в неведомые дали.

По прозе Селукова щедро разбросаны цитаты из классиков, в которых влюблен автор. При этом сам он так устал от сравнений с «молодым Прилепиным» или «новым Довлатовым», что силу своей досады обозначил в рассказе «До пекарни и обратно», в котором несчастный герой огребает поток неприятных сравнений с известными писателями: то ходит как Иванов, то чешется как Пелевин. Отомстить обидчикам он сумел вполне литературно.

Впрочем, сам Селуков настолько заигрался с литературой, что сделал ее собственным персонажем вкупе с известными писателями, режиссерами и разными культурными символами. Его вампиры «получают силу через творческую кровь» и пьют ее бокалами («Творческая кровь»). Можно выбрать кровь Быкова или Юзефовича, чья кровь обещает «огненное послевкусие», несмотря на холодность. Интересно, что кровь Сорокина, в чьем романе «Манарага» дрова из книг классиков придавали особый вкус блюду, Селуков своим вампирам не предлагает. У него свои представления о ценностях.

«Сердца-то не казенные, долго в себе не поносишь. Выговориться надо, всплакнуть», – тоскует герой в рассказе «Про березы». Но где ж еще всплакнуть русскому человеку, как не у березы. А то «Путина в пятнадцатый раз избрали, ну, сажают по пустякам, ну, журналистов поубивали, ну, ипотека, ну, десятину ввели...» Повод для кручины есть.

Пацанские истории про любовь, смерть и предательство, рассказанные от лица повзрослевшего «мальчика с внимательными глазами», обладают легким дыханием. Когда же автор пробует на зуб фантастику, текст приобретает черты манифеста, не всегда ясного, но утомительного. Феминизм, радикализм РПЦ, толерантность, Трамп и «тот француз, который живет с пенсионеркой», становятся тегами, которые прошивают некий фантастический мир селуковского будущего. Но притча, побратавшись с публицистикой, теряет обаяние, и промахи, которые купировались самобытностью этого специфического реализма, внезапно начинают раздражать. Поэтому, как только чуткий мальчик, способный подмечать красоту мира, начинает пасти народы, он тут же превращается просто в «физиологического человека».