Дайте искусству настояться

Судя по только что вышедшей книге Александра Ширвиндта «Опережая некролог» (Москва, «Азбука-Аттикус», 2020), автор мало что понимает в изготовлении алкогольных напитков. Впрочем, этот недостаток он успешно компенсирует огромным опытом их распития. Пил Ширвиндт и с Олегом Ефремовым, и с Андреем Мироновым, и со многими другими. Вот, к примеру, история.

В 1959 г. в Саратове у одного старичка умерла жена. В наследство ему досталась богатейшая коллекция домашних настоек. Чтобы не скучать, веселый вдовец поселил у себя в квартире гастролирующих московских артистов. Среди гостей был профессионально пьющий Леонид Марков (одно из тех великих актерских имен, которые следует знать без Google и «Википедии»). Старичок выставил перед Марковым ряд бутылок и последовательно наливал из каждой. В какой-то момент Марков затормозил и сказал: «А вот про этот напиток поподробнее!» 

Дальше позволю себе цитату: «Хозяин ответил: «Это настойка, приготовленная по любимому рецепту моей покойной жены: пол-литра водки, один лавровый лист, четыре морошки, три горошка перца...» Леня сказал: «Подождите, я запишу». Тот принес ему бумагу и ручку. Леня стал записывать: «...четыре морошки, три горошка перца...» Хозяин продолжает: «И все это на две недели ставится...» «Нереально», – прервал его Леня и отложил бумагу».

Справедливости ради отмечу, что Ширвиндт технологически неправ: на водке вообще ничего настаивать не надо. И на спирте, кстати, тоже. Даже на медицинском. Любой профессионал знает, что достойные настойки делаются исключительно на крепком дистилляте собственного приготовления. Когда по-артистически доверчивый Ширвиндт настаивает все на магазинной водке, профессионал плачет. Ну и смеется, конечно, потому что книга этого патриарха российской сцены невероятно остроумна. Она про жизнь и ту спокойную мужественную мудрость, которая появляется в самом ее конце. Это жизнь человека, неразрывно связанного со сценой, где комическое и трагическое всегда было сплетено так, что умный читатель, даже смеясь, понимает главное: жизнь прожить – не поле перейти.

«Опережая некролог» – это не отполированные мемуары, но и не хаотичный набор традиционно-театральных анекдотов. Когда люди масштаба Ширвиндта хотят быть искренними и действительно рассказать, как все было, они не плетутся уныло по отполированным ступеням собственной биографии. Композиция книги, которая получается в результате, вовсе не напоминает стройную архитектонику романа. Все куда причудливей и неожиданней. Мемуары Ширвиндта – это что-то вроде дневниковых заметок-заплаток на лоскутном одеяле жизни, где семейные фотографии, подлинные биографические детали и официальные документы дополняются историями дарственных надписей на книжках и связанными с ними реминисценциями.

Не без труда преодолевая соблазн, все же удержусь от пересказа замечательных ширвиндтовских баек. Расскажу про собственные ощущения от книги. Они – печальны.

Ширвиндту 85 лет. Читая его остроумнейшие зарисовки, нам некуда уйти от отчетливого понимания: перед нами веселое и отчасти торжественное прощание со сценой, талантливыми коллегами и собутыльниками, с прекрасной и достойно прожитой жизнью. Да, автор наделен такой мощной витальной энергией, что кажется, смерть и Ширвиндт – это о разном. Однако опыт и мудрость часто приводят к смирению. «Современность раздражает так давно, что растягивает эмоцию: раздражает, раздражает, раздражает – и привыкаешь, – пишет Ширвиндт. – Накопление раздражения не трансформируется в катарсис. А накопление слабостей усиливает тревожную умиротворенность. Но у меня никакой хандры и меланхолии нет. Только бодрая депрессия».

Спасительная ирония не дает автору впасть ни в величественный пафос, ни даже в неизбежную, казалось бы, горечь. Его уход с поста художественного руководителя Театра Сатиры говорит о том, что он прекрасно понимает разницу между свадебным генералом и достойно ушедшим главой. Как говорит про себя сам Ширвиндт, я «становлюсь единственным случайно дожившим и превращаюсь в атрибут ритуальных услуг». Этот умный и грустный приговор не отменяет улыбки. Ведь, в конце концов, «артисты только на 95% состоят из эмоций, остальное – мозги и знания».

Так или иначе Ширвиндт принадлежит к числу тех счастливчиков, чье присутствие в нашей жизни хочется длить до бесконечности. Он и сам это понимает: «Сохраняйте нас – нас осталось немного, берегите меня – меня осталось мало».

Большинство героев франко-германского фильма «Магия зверя» (реж. Доминик Молль) к таковым не относятся. Напротив, хочется, чтобы они поскорее скрылись за дверью, не успев наделать глупостей, которые повлекут за собой необратимые трагедии. В самом деле, поглядев на ужасы, которые могут случиться во французской глубинке, русские закулисные драмы кажутся верхом дружелюбия и человеческого милосердия.

Все начинается с исчезновения состоятельной владелицы шале, расположенного в живописном, но малонаселенном горном районе: машина на обочине есть, а женщины нету. Если быть точным, фильм начинается даже не с этого эпизода, а с того, как некий мальчик приносит жертвенную козу в убежище африканского колдуна. Как связана первобытная Африка и изысканное французское шале – не скажу. На пути между первым и вторым запланировано много смертей. На том же пути зрителю предстоит погрузиться в энциклопедию человеческих грехов, которые на первый взгляд не так чтобы чудовищны, но, волею случая, приводят героев в земной ад.

Впрочем, мы давно знаем, что этот ад прячется не столько снаружи, сколько внутри. По счастью, большинство из нас старается держать себя в руках. Однако же в фильме «Магия зверя» герои не особенно задумываются о приличиях. Полную моральную разнузданность позволяют себе и аутичный простофиля крестьянин, и толстяк фермер, развлекающийся виртуальными путешествиями по сайтам знакомств, и его жена, вроде бы занятая социальным служением, и африканский колдун, и его юные соотечественники, мечтающие о халявном заработке, и даже рафинированная дама, живущая на вилле в горах, и ее нелюбимый муж, и даже нежданная юная любовница, которую дама высокомерно отвергает. Список можно и продолжить.

Можно также усомниться в жизнеспособности и реалистичности этого бала у сатаны, но тут вспоминается банальное: в искусстве нет ничего такого, что не могло бы случиться в жизни. Вполне вероятно, что такое кино для того и делается, чтобы мы с опаской понимали: лучше покормить своего внутреннего зверя вымышленной пищей, чтобы ему не потребовалась пища натуральная.

В итоге сосуществование французского хоррора и мемуаров московского актера кажется необыкновенно странным. А ведь дружелюбный и вальяжно благополучный мир Ширвиндта, наполненный сотворчеством и забавными подробностями, мыслями о вечном и стремлением это вечное после себя оставить, коллекцией трубок и старческой подагрой, и мир Молля, где несчастные, недовольные жизнью люди сладострастно способствуют взаимному уничтожению, – это одна и та же эпоха, один и тот же мир.

Чтобы эта мысль получше уложилась в голове читателя, позволю себе дать совет: никогда не пейте настойки, которые еще не настоялись. Подождите пару недель, и все будет хорошо.