Лучше закрыть глаза

Работа Александра Сокурова и группы молодых авторов (скульпторов Владимира Бродарского и Екатерины Пильниковой, а также художника Алексея Перепелкина) увидела свет еще в прошлом году в русском павильоне Венецианского биеннале современного искусства. Тогда темой биеннале была поговорка: «Чтоб вы жили в интересные времена». Постановку экспозиции в Эрмитаже организовали при подтяжке «Россетей».

Так говорят в Китае, когда желают недоброе. Конфуций предостерегал: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен!» В русской интерпретации Тютчева («Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые») все не так мрачно, но в наши дни китайские коллеги кажутся прозорливее. Зрители проекта Сокурова, наблюдающие сегодня одновременно и сирийскую войну, и политический кризис в Белоруссии, и затяжной украинский прыжок в Европу без парашюта, вряд ли разделят тютчевский оптимизм.

Цифры в начале названия инсталляции отсылают к Евангелию от Луки, к тому самому месту, откуда пошла в мир притча о блудном сыне. Как рассказывает Лука, некий сын некоего отца покинул родительский дом и расточил имение свое, живя распутно. Настали трудные времена. Сын обнищал, оголодал, раскаялся и решил вернуться к отцу. Отец же, завидев его издали, приказал готовить пир, ибо «сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». И тут все стали веселиться. В самом деле, есть чему радоваться, когда сын, попытав другие пути, признает, что истина на стороне отца. Таков канонический сюжет.

Надо сказать, что история блудного сына интересовала Рембрандта многие десятилетия. В 29 лет он начал с того, что исследовал первую часть евангельской притчи – распутство и грехопадение. Этот процесс в изображении Рембрандта – полотно «Блудный сын в таверне» (Автопортрет с Саскией на коленях) 1635 г. – выглядит весьма привлекательно: буквально вино, кино, домино и красивые женщины. Затем последовали два офорта, и только в самом конце жизни Рембрандт решается на свой самый величественный эксперимент на религиозную тему – «Возвращение блудного сына» было закончено в год смерти художника.

Попав в Эрмитаж во времена Екатерины Великой, картина и по сей день является тем, что искусствоведы называют жемчужиной коллекции. Увидеть это огромное (260 х 203 см) полотно и не то чтобы умереть, но начать жизнь заново – это состояние переживали и Бенджамин Бриттен, и Андрей Тарковский, и тысячи никому не известных зрителей. И сам Александр Сокуров. Впрочем, если Тарковский буквально цитирует Рембрандта, заканчивая свой «Солярис» сценой коленопреклонения главного героя перед отцом, то Сокуров вовсе не склонен действовать по принципу «оживления картины».

Сокуров вообще отказывается от евангельской трактовки, беря за основу не христианский канон, а опыт личного переживания «здесь и сейчас». Если святой Лука – а вслед за ним и Тарковский с Бриттеном (его опера «Блудный сын» была реакцией на посещение Эрмитажа в 1967 г.) – предполагает, что встреча отца и сына завершает историю, то для Сокурова с нее все только начинается. Это вовсе не то евангельское ликование с зарезанными для пира баранами и сакраментальным «мой сын умер и ожил». Сокуров честно признает: современные сыновья, вернувшись, вовсе не склонны признавать правоту старших. Отныне их возвращение знаменует начало нового сюжета, который сулит вовсе не пиры и радость, а откровенный страх перед будущим.

Инсталляция в Белом зале Главного штаба начинается со звука. Клубящийся гул, прерываемый отдаленным эхом разрывов, птичьим пением и Российским роговым оркестром (композитор Андрей Сигле), отменяет чувство реальности. Входя в зал, зритель оказывается в концентрированном нигде, в самой глубине сна черного короля, где времени нет, остаются только смыслы. Первая встреча – глаза с «Портрета пожилой женщины» (Рембрандт, 1655 г.) и скульптурная фигура сына – того самого наголо бритого парня, который стоит на коленях перед отцом в версии Рембрандта.

У Сокурова сын далек от покаяния. Одиночество, ярость и готовность к драке – примерно так выглядит молодой современный дембель. Женщина за его спиной смотрит с горечью, иногда закрывая глаза. Эта мать уже не ждет возвращения детей. Но сын все-таки возвращается. Скульптурная группа отца и сына воспроизводит мизансцену Рембрандта, на чем оммаж художнику и заканчивается. Следующая скульптура изображает отца и сына в совершенно другом состоянии – это остервенелая драка двух уже почти животных. Смирение забыто, осталась только ярость и ненависть. Из этой схватки отец выходит в одиночестве. Отверженный сын остается на экране, где проецируется сцена сожжения двух солдат (реальный эпизод войны в Сирии, когда бойцы ИГИЛ заживо сожгли двух турецких военнослужащих).

Изображение на втором экране отсылает к «Вавилонской башне» Питера Брейгеля – но что с ней стало! Это пылающие руины, в разбитых комнатах которых отстреливаются последние выжившие, льется кроваво-огненная река и забытый всеми мальчик жадно ест похлебку из миски. Все заканчивается напоминанием о том, с чего все начиналось, – эскизом к картине «Возвращение блудного сына» (автор Алексей Перепелкин). Но ведь это только эскиз – мечта художника, которая может в любой момент измениться под разрушающим воздействием реальности.

И реальность действительно диктует старинному сюжету иные правила. То самое грехопадение, через которое обречен пройти юный и глупый мальчик из хорошей семьи, в наши дни уже далеко не всегда связано с образом прекрасной Саскии на коленях. Теперь все куда страшнее. Молодые люди уходят не в развеселые таверны. Их ждут ужасы войн, убийства и разрушения. Да, это школа для юношества, но чему в ней учатся? «Возвращающийся опасен, мы не знаем, чего от него ждать», – повторяет Сокуров, комментируя свое творение.

Похоже, действительно так. Евангельское смирение сменилось не вселенской любовью, к которой звали евангелисты, а старозаветной ненавистью и возрождением языческого инстинкта – выжить любой ценой. Любовь превратилась в страх, созерцание – в бешенство, прощение и примирение – в тотальную войну всех со всеми. Сумеют ли наши дети, прошедшие через ад, снова поверить в возможности добра и творчества – большой вопрос. И тут Сокуров никого не обманывает – все только начинается, говорит он, ответа просто не существует.

Когда в 2015 г. Ватикан дал начало внеочередному Юбилейному году Милосердия, папа Франциск объявил его символом именно работу Рембрандта «Возвращение блудного сына», фрагмент которой был выбит на реверсе памятной медали года. Так понтифик намекнул городу и миру о христианской версии исхода «интересных времен». Но мир, кажется, думает о другом. Теперь счастливый финал путешествия в свободу представляется все более сомнительным. Особенно это касается русского мира, который стал не просто свидетелем, но и участником геополитического варианта евангельского сюжета о блудном сыне.

Советский Союз, в одночасье расставшийся с большей частью своих детей, стал тем самым одиноким сокуровским отцом, с ужасом наблюдающим за грехопадениями сыновей. И счастьем будет, если это тревожное наблюдение не превратится в схватку. Если же дети все-таки решат вернуться, что вполне вероятно в варианте Белоруссии и даже Украины, каким будет это возвращение? Что принесут в родной дом сыновья, хлебнувшие сомнительной и часто разрушительной свободы? Да и вернутся ли они? Или мы, как в эрмитажной инсталляции, увидим сцену медленного испепеления двух беспомощных юношеских фигур на экране эпохи?

В этом случае России, как той пожилой женщине Рембрандта, лучше просто закрыть глаза.