Как актер стал роботом, а зритель – машиной

«Зловещая долина» Штефана Кэги из группы Rimini Protokoll, как утверждают, первый в мире спектакль с участием актера-андроида. Но появился он, конечно, не на ровном месте. Режиссеры так называемой постинтернет-генерации уже не первый год собирают человекоподобных существ на сцене как роботов – из «запчастей». Голос – от одного актера, тело – от другого, тексты – реди-мейд из сериалов, газет и телепередач (так ведь разговаривают роботы?). Перед стартом «Зловещей долины» в Москве (спектакль будет идти с 6 апреля в Новом пространстве Театра наций) самое время посмотреть, что делают с театром новые технологии.

Человек-машина

Андроид сидит в кресле, вертит головой, жестикулирует и разговаривает голосом и текстами писателя Томаса Мелле, чьей абсолютной копией является. Томас страдает маниакально-депрессивным психозом, и такой двойник ему жизненно необходим – особенно когда его собственные тело и разум выходят из-под контроля. В «Зловещей долине» (Unkanny Valley) Томасы развлекают зрителей на пару. Пока эрзац-писатель философствует в кресле, кто тут кого разглядывает – он зрителей или зрители его – и чье тело больше продукт программирования – его или наше («Когда вы ставите галочку «я не робот», откуда у вас эта уверенность?»), заснятый на видео настоящий Мелле интервьюирует глухого человека, слышать которому помогает приборчик в голове. «Он делает меня чем-то вроде человека-машины, – не без гордости резюмирует тот, отмечая еще одно свое преимущество: – В самом шумном месте я могу выключить звук и погрузиться в тишину. Это как медитация». Мелле понимающе кивает и с расползающейся по лицу счастливой улыбкой смотрит в камеру. Теперь и он такой. Немножко искусственный.

Кого, будь у них выбор, предпочли бы зрители видеть на сцене – самого Томаса Мелле или его пусть человекоподобную, но копию, сказать трудно. Но после немецкой премьеры «Зловещей долины» они долго не расходились и делали селфи на фоне андроида с торчащими из головы проводками. Не испытывая, похоже, никакого дискомфорта по поводу того, что на сцене больше часа в буквальном смысле слова не было ни души.

Предки андроидов

Интересно, будут ли так же реагировать на «Зловещую долину» в Москве. Все-таки для немецких зрителей андроид на сцене – логичный результат театральной эволюции.

Вот, например, у режиссера Сюзанне Кеннеди один и тот же персонаж за спектакль меняет нескольких актеров – словно одалживает у них телесную форму, как костюмчик, поносить. Что означает: актера как человека на сцене уже и нет. Пустая форма. Аватар. И ее можно заполнить чем и кем угодно. Но если копнуть еще глубже, выяснится, что весь этот «нечеловеческий» театр – новация с длинной бородой. Вспомнить хотя бы знаменитого автора «Триадического балета» (1922), художника и идеолога школы дизайна Bauhaus Оскара Шлеммера, который был просто одержим идеей скрестить человеческую форму с механической.

Вспомнили. И буквально только что. Хотя «Триадический» реконструировали еще в 1970-е, культом и чем-то вроде базовой модели для современного актерского тела этот балет стал совсем недавно. То есть даже не сам балет, а созданные Шлеммером Kunstfiguren – «искусственные фигуры». Силуэты именно этих креатур с болванками вместо голов, шарами вместо рук и циркулями вместо ног использовал хореограф Ричард Сигал в проекте «Тотальный танцтеатр 360. Виртуальная инсталляция для машины и человека». Сигал скрестил их с реальными танцовщиками – точнее, цифровыми копиями, которые сняли с их облепленных датчиками тел. Имена танцовщиков указаны в программке, но считать их актерами или кинетическими донорами виртуальных двойников – вопрос на засыпку.

Зимой проект показали в берлинской Академии искусств на открытии фестиваля, посвященного столетию школы Bauhaus, рядом с «Триадическим балетом» и другим, совершенно забытым шедевром из того же времени. «Картинки с выставки» (1928) художника Василия Кандинского – дефиле футуристичных 3D-объектов, собранных, что называется, вручную. Разноцветные геометрические формы выезжают на сцену на колесиках, спускаются на веревочках, медлят, приноравливаются и складываются вдруг, как по волшебству, в абстракции с идеальной композицией и нереальной глубиной. Эти погружающие зрителей в транс объекты еще не андроиды, конечно, но точно их прабабушки и прадедушки – первые неживые актеры, претендующие на то, чтобы на сцене не просто находиться, а именно играть.

Инсталляция Сигала уже включает в себя зрителя, которому хореограф доверяет управлять своей «виртуальной танцмашиной». И это бомба. Под весь «материальный» театр. Зрителей, натренированных геймерской практикой на погружение в виртуальность, не надо долго просить надеть VR-очки и слиться с танцмашиной. Они выстраиваются в послушную очередь за очками, а в ту часть проекта, где движениями виртуальных артистов могут еще и манипулировать, записываются за три дня. Смотрящие через виртуальные очки в собственные головы, они теперь тоже немножко машины.

Сами вы фейки

Кажется, мы перестаем их бояться. Роботов. Мы начинаем их использовать. И театр нам в этом помогает, сам в процессе трансформируясь в новое медиа, в посредника между технологиями и людьми. Такой театр тоже своего рода обучающая симуляция, машина, которая придумана давно, но понадобилась только сегодня. Вместе с технологиями погружения в тотальное информационное поле со множеством возможностей конструирования реальности.

Проект «тотального театра» архитектора и одного из основателей Bauhaus, Вальтера Гропиуса, помещавший зрителя в центр игрового пространства, вдохновил не только хореографа Сигала. Сегодня это будни иммерсивного (от слова immersion – погружение) театра, содержанием, двигателем и даже конструктором которого становится сам зритель. Это он решает, как управиться с атакующей его информацией, – подключиться или выключить звук и медитировать.

В проекте режиссера Кея Вогеза «Пограничные процессии» эта информация транслируется с больших экранов на огромной скорости и без остановки. Не успеваешь прочесть ничего, кроме слогана, который висит на экране подолгу как манифест и инструкция: «Здесь нечего понимать, но есть что воспринимать». Это философия всего постинтернет-театра, которому представить большой объем информации становится важнее, чем интерпретировать частности. Он не загружает зрителя, а перезагружает. Потому что в таком объеме неважно все. И это пройдет. Выключи звук и успокойся. Позволь всему просто быть.

Для этого нужно много пространства. Сцена выходит за границы традиционной, расширяется, поглощает зрителя, становится, как у Гропиуса, тотальной. В «Пограничных процессиях» десяток павильонов, в которых показывают разное, но одновременно образуют гигантскую инсталляцию, для показа которой нужен уже не театр, а фабричный цех или самолетный ангар.

В другом проекте Вогеза, «Параллельном мире», сцена охватывает уже два города – пролегающая как телемост между Берлином и Дортмундом, она частично, считай, виртуальна. В один вечер спектакль играют в двух театрах – Berliner Ensemble и Schauspiel Dortmund. Миры-то параллельные. И остаются таковыми до момента, пока актеры, обнаружив на экранах своих двойников из другого города, не начинают спорить, кто из них настоящий, а кто фейк. Зрители тоже какое-то время пытаются в этом разобраться, но потом капитулируют и начинают тренировать новый для себя навык поглощения объекта целиком.

Этот навык точно понадобится для запущенного в этом сезоне фестиваля The New Infinity. Это даже не фестиваль, а сеть из дрейфующих между городами иммерсивных и дигитальных проектов с передвижной версией планетария в качестве тотальной сцены. Фестиваль и планетарий открылись проектом Eye of the Dream создателя компьютерных игр и гейм-художника Дэвида О’Рейли. Тут зрителя уже включают в спектакль без всяких игровых условий и задач. Делать ничего не надо, только лежать в центре планетария на помосте, смотреть в потолок и воспринимать нескончаемый и завораживающий танец форм. И это тот еще объем – каталог объектов для виртуальной инсталляции О’Рейли собирал 15 лет. Минералы, растения, животные, планеты – как «просто формы» – валятся на вас с потолка и приучают это все, на равных и без разбора, просто и безусловно любить.