В «Русалке» Большой театр вывел на сцену немоту

Модерновую оперу Дворжака (1901) в Большом театре не ставили еще никогда: исключительно потому, что в России есть своя «Русалка» – романтическая опера Даргомыжского на текст Пушкина, в которой блистал Шаляпин, играя обезумевшего Мельника. У Дворжака вместо Пушкина – Ханс Кристиан Андерсен, вместо Мельника – Водяной, а вместо полноводного Днепра – таинственное лесное озеро, по берегам которого водится сказочная нечисть.

Всеядная «Русалка»

Но в мире известна именно «Русалка» Дворжака. Ее ставят в театрах Европы, прикладывая к ней разного рода социософские, психоаналитические режиссерские концепции и дивясь тому, как лояльно она их выдерживает. В концертах любят петь хитовую песню героини «Месичку на неби»: эта мелодия, подкрепленная фактом преподавания Дворжака в США и его влиянием на американские музыкальные умы, стала матрицей для лирических тем Бродвея и Голливуда – например, для песни из «Волшебника страны Оз». В остальном опера чешского классика не такая мелодичная, как ее русская сестра. Все-таки она написана после многих случившихся в оперной истории реформ, и новации Вагнера, а также итальянских композиторов-веристов оставили на ней свои следы. По сравнению с симфониями и камерными ансамблями Дворжака, где композиторская работа выдержана на концентрированном немецком уровне, музыкальный язык «Русалки» слегка разбавлен – наверное, той самой водой, из которой является героиня. Дворжак словно намеренно стремился к внешней красивости, и, конечно, с его мастерством ему удалось и это.

Не пой

Правда, в «Русалке» Дворжака есть особенность, более чем странная для оперного жанра. По сюжету Русалка, полюбившая охотящегося близ озера Принца, выпрашивает у Ежибабы (так чехи зовут Бабу Ягу) участь земной девушки. Одним из условий, на которых она ее получит, является немота: возлюбленный не должен услышать ни звука из ее уст. Ладно бы это было в драме, но в опере, где пение есть суть всего предприятия! Конец первого акта и большую часть второго певица, исполняющая заглавную партию, работает на сцене исключительно как немая мимирующая актриса.

Названное обстоятельство, наверное, испугало бы среднестатистического оперного режиссера. Но Тимофею Кулябину оно пришлось аккурат по творческому профилю. Самый знаменитый его спектакль – вовсе не «Тангейзер», снятый со сцены после нелепого скандала, а объездившие фестивали мира «Три сестры», где чеховские персонажи обходятся без произнесения текста, зато изъясняются на языке глухонемых.

В отличие от Чехова Дворжак сделал это сам – он на долгое время лишил героиню речей. Мы, конечно, знали, что сопрано Большого театра Динара Алиева еще и хорошая актриса, но теперь можем советовать читателю сходить на «Русалку» уже только ради ее немых мизансцен, которые поставил артистке Тимофей Кулябин. Будучи приведена к Принцу во дворец, бывшая озерная дева выглядит пугливой сутулой замарашкой в очках, которая становится еще потешнее, когда влезает в туфли и свадебное платье.

Присказка

Музыку Дворжака при этом в отличие от текста Чехова можно не выключать. Можно даже поставить весь первый акт в как бы традиционном стиле. Сценограф Олег Головко воздвиг на сцене романтические скалы, лес, пещеру и озеро посередине. Из озера течет водопад – это видео Александра Лобанова, тоже более чем нехилое. Современные высокотехнологические средства нимало не идут вразрез со старинной костюмно-декорационной эстетикой. Оркестр под управлением Айнарса Рубикиса с ходу задает напряженный пугающий тон. По ходу увертюры занавес открывается, и мы видим на скале статную женскую фигуру, одетую Галей Солодовниковой наподобие вагнеровской богини. Это, как выяснится позже, Ежибаба. К ней из чащи выбирается заросший мужик. Это, как выяснится позже, Водяной. На руках у него – о, нет! – новорожденный ребенок. Ежибаба берет дитя под спинку и – о, ужас! – кидает в озеро. На компьютере включается заготовленный видеослой, проектор передает его на сцену, и водопад окрашивается в цвет крови. В это время в оркестре как раз звучит кульминация увертюры. А режиссер, ценитель немоты, не глух ведь к музыке, думаешь ты в партере, оправившись от испуга. Или как минимум к ней не глух драматург спектакля Илья Кухаренко.

В течение первого акта, пока на сцене поют Динара Алиева (Русалка), Миклош Себестьен (Водяной), Елена Манистина (Ежибаба), Олег Долгов (Принц) и три Лесные нимфы (Гузель Шарипова, Екатерина Щербаченко, Виктория Каркачева), а из-за сцены им красивым эхом отвечает хор остальных нимф (во главе с Валерием Борисовым), ты в партере думаешь о том, что готов смотреть и смотреть на этот псевдоромантический оперный театр с компьютерным водопадом. Но ты прекрасно знаешь, что в один момент это кончится – поскольку ты смотришь спектакль, который поставил режиссер Тимофей Кулябин. Вопрос лишь в том, когда это произойдет.

Свадьба

Это происходит в конце первого акта, по обретении Русалкой одновременно немоты и человеческой сущности. В уместный по музыке момент воды озера размыкаются, и к нам с Принцем из них поднимаются три ярко-синих кресла кинотеатра. В одном из кресел сидит героиня и уплетает попкорн. Смотрит, наверное, сказочный фильм. Принц прыгает к ней на соседнее кресло. И вот оба они уже не в сказке – в реальности.

Тимофей Кулябин не единственный режиссер, кто декларирует, что ставит спектакли только о современных людях. Эта позиция стала типичной. Иногда думаешь – а чем плохо, наоборот, позвать зрителя из современности в мир прошлого или сказок? Но такие вопросы задавать опасно. Во-первых, потому, что из могилы может вылезти недовольный Жерар Мортье. Во-вторых, потому, что открывается занавес, и начало второго действия выглядит действительно удачно.

Мы попадаем в современный дворец, где скульптура русалки с рыбьим хвостом украшает фонтан: вот такое место сказке отведено в реальности. Акт держат две женщины-соперницы – приведенная сюда немая аутистка, в первом акте бывшая Русалкой, против нее – Иноземная княжна (теперь она – заглянем в буклет – Специальная гостья на свадьбе), по контрасту одетая в эффектно декольтированное вечернее платье. В исполнении Марии Лобановой она очень красиво соблазняет Принца. Сам же Принц (теперь, по буклету, просто Жених) выглядит недоумком, который только и пялится в мобильный телефон. Мизансценическое вдохновение режиссера обошло стороной его роль. Зато придуманы чопорные родители Жениха и фриковатые гости на свадьбе, для чего в спектакль привлечена дюжина драматических актеров. Очарователен и Поваренок в забавном травестийном рисунке Юлии Мазуровой. Схематичность акта нарушается явлением Отца невесты – потрепанного пенсионера (бывший Водяной). Он приносит дочери в мешке младенца. С мешком обычно ходит Риголетто – но у того в мешке сама дочь. А тут возникает вопрос к драматургу: по логике предшествующих событий решительно не понятно, когда младенец успел завестись. Дочь, однако, поступает столь же решительно: ловким движением отрывает младенцу голову.

Два этажа

В третьем акте младенцев уже два: один с головой, другой без. Тайна происхождения младенцев так и не разъясняется. Зато появляются они и в сказке, и в реальности – поскольку в заключительном акте сказка и реальность идут параллельно. Сказка – знакомые лес с пещерой – на верхнем этаже. Реальность – больничная палата – на нижнем. На койке – бездвижная героиня. Сказочный водопад теперь стекает с обратной стороны сцены – по стеклу больничного окна унылым дождиком реальности.

На верхнем, сказочном этаже продолжают петь и играть сказочные герои. Но это уже не главное. Главное – то, что происходит внизу, в разрезе больничного интерьера. А в нем поющих сказочных дублируют безмолвные реалистические персонажи, дублируют почти движение в движение (респект репетиционному процессу), только совсем-совсем не по-сказочному. И лишь сама героиня лежит пластом. Но ты в партере знаешь, что если героиня лежит, то когда-нибудь она встанет. И она таки встает – разумеется, в сцене кульминационного объяснения с Принцем. Потом выясняется, что она не вставала, а как лежала, так и лежит. Нам и Жениху так показалось, а на самом деле это был самый эффектный видеоаттракцион спектакля.

Принц томно умирает на руках Русалки, а вот от описания сцены смерти Жениха воздержусь: возможно, читатель знакомится с текстом рецензии за обеденным столом. Но дирижер Айнарс Рубикис заканчивает оперу очень проникновенно. Художник по свету Дамир Исмагилов так же проникновенно тушит свет.

Звук оркестра (в меньшей степени – вокал), чудеса видео – вот что остается от спектакля в ушах и на сетчатке глаз. В уме – его формально-симметричное построение. Ну и то, что современный режиссер проявил верность своей профессии, своему подходу к делу: в таинственную сказку внес безжалостную ясность, а в реальность – безголовых детей таинственного происхождения.-