Как Большому театру помог режиссер, а «Новой опере» – дирижер

В Москве показали две оперные премьеры – «Севильского цирюльника» и «Мадам Баттерфляй»
В «Севильском цирюльнике» на сцене Большого лучше всего организованы кутерьма и неразбериха/ Дамир Юсупов / Большой театр

В двух оперных театрах Москвы почти одновременно прошли премьеры двух итальянских опер. Обе они относятся к проверенным театральным хитам, хотя и по разным причинам. Если «Севильского цирюльника» Джоаккино Россини (1816) можно смело назвать самой веселой оперой всех времен и народов, то «Мадам Баттерфляй» Джакомо Пуччини (1904) претендует на звание самой невеселой. Общее между ними, однако, в том, что та и другая бросают серьезный вызов оперным постановщикам. Свежие премьеры продемонстрировали неравноценные результаты.

Театр в театре

Опечаленные многочисленными неудачами драматических режиссеров на первой оперной сцене страны, мы было уж и забыли, что у директора Владимира Урина есть палочка-выручалочка – режиссер Пушкинского театра Евгений Писарев. Пять лет назад (2013), когда Урин еще возглавлял Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, Писарев дебютировал там комической оперой Россини «Итальянка в Алжире» и придумал остроумный спектакль, не расходящийся с музыкой итальянского композитора. Подобное повторилось в 2015 г. в Большом театре, на Новой сцене которого Писарев поставил другую оперную комедию – «Свадьбу Фигаро» Моцарта. И вот снова комический Россини, снова Новая сцена Большого, «Севильский цирюльник». Опера неувядаемая, а спектакль получился кое-где даже смешной.

Подход к делу Евгения Писарева вызывает уважение: он не корчит из себя гения, новатора или визионера, он – профессионал, на которого можно положиться. «Севильского цирюльника» Писарев поставил очень честно – в красивых костюмах Ольги Шаишмелашвили, с хореографией Альберта Альбертса, с подробной мизансценической проработкой и подтверждением всех канонических амплуа, будь то обаятельный пройдоха, нежный воздыхатель, кокетливая героиня или комический старик. Полы кафтанов развеваются, движутся прозрачные павильоны, созданные по росчерку Зиновия Марголина. Опера поется по-итальянски, но всегда весело, когда парочку слов скажут на нашем родном языке. Профессиональный танцор в роли фриковатого слуги уверенно вписывается в компанию оперных, а те, в свою очередь, лихо носятся по сцене. Небольшой хор подается к столу, когда ты уже сыт ариями и дуэтами. Кутерьма и неразбериха – то, что у Писарева лучше всего организовано: статист, качающийся на люстре, вот-вот заедет каблуком кому-нибудь по затылку, однако этого не происходит – техника безопасности идет рука об руку с искусством.

Конечно, ставить старинную оперу без современного остраняющего замысла несолидно, и у Писарева таких замыслов два. Один является сзади, другой – спереди. На заднике оперу-буфф сопровождает кичевое видео: ночное небо с луной и падающими кометами, дождь с грозой, летящие птички, летящий им навстречу Россини на портрете, фланирующие павлины и распушающий хвост фазан (выставка Михаила Ларионова в Новой Третьяковке открыта до 13 января). На авансцене занимаются гримом и прическами: это одна из цирюлен сети, которой владеет Фигаро в Севилье, но все-таки больше она похожа на гримерку Большого театра, куда артисты забегают навести марафет между выходами на сцену. Это не только проверенный и всегда работающий прием «театра в театре»: мы видим театральное действие и одновременно сцены в эстетике backstage, контрастные по манере игры, но не менее динамичные, – тон задают тетенька-администратор, команда стройных гримерш, резвящихся вокруг Фигаро, и некий толстяк-интроверт, чья личность так до конца и остается не раскрытой.

Концепцию двух параллельных пространств – гримерки на авансцене и основного действия, разворачивающегося в некотором отдалении, – режиссер, впрочем, не единожды нарушает. Нередко артисты спускаются в «гримерку», чтобы спеть ключевые номера оперы, стоя ближе к дирижеру и публике. К этому можно отнестись двояко – можно уличить режиссера в концептуальной непоследовательности, а можно и оценить его пиетет к нуждам музыки, певцов и слушателей, ради которых он спокойно поступается принципами.

В день премьеры на сцену вышел почти целиком приглашенный состав солистов, и его стоит назвать удачным. Вопреки аутентичной догме, но в воспоминание о советской традиции Розину спела не обладательница россиниевского меццо-сопрано, а лирико-колоратурное сопрано – Хулькар Сабирова из Германии, с приятным и легким тембром, подвижностью, высокими нотами и при этом с приятным и густым низким регистром. Другое открытие – молодой и стройный румынский тенор Богдан Михай, россиниевский специалист с гибкой колоратурой и свободными верхами, легкий и аристократичный на сцене. Фигаро в первом составе – реактивный, с огоньком поляк Анджей Филончик, которому в дополнение к сценическому обаянию хотелось бы чуть добавить объема голоса. Исправно комиковали два баса-буффо – итальянец Джованни Ромео (Дон Бартоло) и наш любимец Дмитрий Ульянов (Дон Базилио).

Опытный итальянский дирижер Пьер Джорджо Моранди провел оперу Россини вполне дежурно и, можно было бы сказать, добротно – если бы, при хорошем взаимопонимании с певцами, он все-таки добился безупречной синхронности в стремительных ансамблях. На премьерном показе четкости слишком часто не хватало, хотя все невероятно старались.

Океан в бункере

Получив заряд веселья на «Цирюльнике», московский операман обязан где-то и порыдать. Для этой цели предоставляется услуга под названием «Мадам Баттерфляй» – знаменитая опера Джакомо Пуччини, поставленная в театре «Новая опера» им. Евгения Колобова.

Тут не до веселья – пятнадцатилетнюю японскую девочку взял в жены легкомысленный американский офицер и вот она с младенцем на руках три года ждет, глядя в океан, когда же там опять появится американский корабль. Музыка Пуччини дивно красива, богата по мелосу, вокалу, оркестровке – а кроме того, опера великолепно сбита драматически: в начале ХХ в. Пуччини заложил основы искусства игры на эмоциях зрителя, без него, наверное, потом не появился бы Стивен Спилберг.

Что до музыки, то удача спектакля – оркестр и дирижер: британец Ян Латам-Кениг, к которому мы в Москве давно привыкли как к своему, не думая считать его звездой, в очередной раз сделал музыкантскую работу высокой пробы. К каждому композитору этот дирижер находит ключ, будь то Моцарт, Вагнер, Рихард Штраус или Бриттен, и в каждом московском сезоне заметна хотя бы одна его дирижерская работа. Вот и теперь Пуччини получился у него чувственным, но сдержанным, эмоционально богатым, но выстроенным и прозрачным, а певцы поют по меньшей мере надежно (в одном из составов главные партии исполнили Елизавета Соина и Михаил Губский). В хорошей мелодраме нужно положить на палитру побольше теплых красок – тогда на выходе получишь ведро зрительских слез. Зритель давно уже понял, что Пинкертон не вернется, а Чио-Чио-сан до сих пор верит и ждет, как героиня Симонова. Латам-Кениг запускает идиллический хор за сценой так светло, что расчет Пуччини полностью сбывается. Мечта и реальность расходятся на такое расстояние, что начинаешь чувствовать большее – как необъятен мир.

Что до театра, то за него ответствен постановщик Денис Азаров, умеющий работать и в музыкальном, и в драматическом театре. То же самое можно сказать о сценографе Алексее Трегубове. Создатели спектакля увидели в печальной истории юной гейши метафору отношений Востока и Запада. Запад смотрит на восточный мир как потребитель, способный арендовать хоть дом, хоть жену на 49 лет с возможностью разорвать контракт в любой момент. Восток же наивен и убог, его вера в американского бога и американское правосудие столь же трогательна, сколь и примитивна. В доме Чио-Чио-сан на видном месте красуется флаг США, неоном горит надпись Joy – вопреки очевидной безнадежности, а сама героиня расхаживает в прикиде из современного фитнес-зала, желая казаться американкой. Такое решение не противоречит оригиналу Пуччини – и все же, когда накал чувств, выраженный в музыке, рассказывает нам, какой зрелостью и твердостью души обладает выкинутая за ненадобностью мадам Баттерфляй, понимаешь, что постановщики воплотили на сцене далеко не главное, что содержится в произведении.

По сюжету оперы действие происходит в Нагасаки – это побудило постановщиков расценить Пуччини как провидца: непонимание культур привело через полвека к атомным взрывам. Мы видим их в неясной кинопроекции – в тот момент, когда звучит интермеццо перед третьим актом. Это удачный момент, поскольку музыка Пуччини вообще хорошо накладывается на черно-белое кино про трагедии. Сложнее обстоит дело с декорацией – она представляет собой пустую серую коробку и ассоциируется с бункером. Вот здесь сцена решительно идет против музыки: там, где у Пуччини слышна бесконечная даль, влажность цветов и запах океана, мы видим замкнутое пространство, уснащенное фетишами масскультуры. Приходится дожидаться развязки: когда Чио-Чио-сан с ножом уходит на арьерсцену, чтобы совершить самоубийство, на сцене возникает такой же кровавый свет, что и в оркестре.

Если в Большом театре погоду сделал режиссер Евгений Писарев, то в «Новой опере» – дирижер Ян Латам-Кениг. Вроде бы профессионализм – вещь обязательная, но ковать из него результат на практике умеют единицы.-

Премьерный цикл спектаклей «Севильского цирюльника» на Новой сцене Большого театра заканчивается 8 ноября

Следующие спектакли «Мадам Баттерфляй» в «Новой опере» пройдут 23 декабря 2018 г. и 30 января 2019 г.