Прощай, детство. Памяти Олега Табакова

С Табаковым умерло детство – как минимум у последнего советского поколения, а может, и у двух-трех. У тех, кто вырос с котом Матроскиным в телевизоре. И как бы мы в день скорби ни гнали этого кота, как бы ни старались на поминках усадить его с отдельной миской в уголке, чтобы был не очень-то заметен, не заслонял больших и даже, может, великих ролей, никуда от него нам не деться. Самому Табакову кот, может быть, давно опостылел, но любил ведь, любил Олег Павлович подпустить Матроскина и на мхатовской сцене – так, чтобы зал радостно крякнул, услышав знакомую интонацию, потому что дружно вспомнил тот бутерброд, который надо колбасой на язык класть.

Табакова не просто всенародно любили и уважали. О знаковых и популярных его ролях сегодня, конечно, вспомнят не раз. Как и о том, что в конце 1950-х он был самым молодым из основателей театра «Современник». Но вот что не менее важно: в постсоветском театре он стал фигурой объединяющей. Не только превосходным топ-менеджером, умевшим навести порядок в сортирах и в головах, но и человеком, открытым новому, даже если это новое кажется пока непонятным и настораживающим. МХАТ им. Чехова, который Табаков возглавил после смерти Олега Ефремова (вернув аббревиатуре исторический вид – МХТ), уже в первые сезоны нулевых стал примером театра, во-первых, работающего как четкий конвейер, а во-вторых – не боящегося эксперимента и расширения эстетических горизонтов.

Не без удивления вспоминаешь, сколько людей, составляющих сегодня цвет отечественного театра (в том числе самого что ни на есть современного), успели поработать с Табаковым сначала в его театре-студии (запросто называвшемся «Табакеркой»), а потом и на сценах МХТ, куда Олег Павлович позвал тех, кто мог привести молодую публику. Которая, может быть, Матроскину уже не умилится, зато сделает главный драматический театр страны по-настоящему модным. Это, кстати, еще и черта хорошего педагога (а Табаков воспитал не одно театральное поколение) – умение доверять молодым.

В последние годы – время российского театрального бума, с одной стороны, и наступления реакции, с другой, – само имя Табакова как будто служило охранной грамотой: как бы ни бесновались полюбившие оскорбляться по любому поводу новые моралисты-консерваторы, даже самые рискованные мхатовские хиты оставались в репертуаре, и ни один чиновник не мог отменить того, что Табаков разрешил.

Актерски Олег Табаков был рожден для ролей не героических, но характерных. Впрочем, его фирменные черты – мягкость, округлость, домовитая основательность, умение подлить в голос елея – всегда были востребованы в широком репертуарном диапазоне: от Обломова до Тартюфа, от Кощея Бессмертного (хотя, казалось бы, какой из него Кощей) до бригадефюрера Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны» (есть байка, что после выхода сериала Табакову пришло письмо из Германии от племянницы Шелленберга, в котором она благодарила актера за возможность «еще раз взглянуть на дядю Вальтера»). По молодости он даже успел побыть бунтарем – сцена из фильма Георгия Натансона и Анатолия Эфроса «Шумный день», где герой Табакова рубит отцовской шашкой «мещанскую» мебель, стала хрестоматийной иллюстрацией нонконформизма советских 1960-х.

И, конечно, одной из важнейших в его актерском арсенале вещей была огромная самоирония – по отношению ко всем прочим фирменным приемам, ко всей этой барственности, округлости и елейности. Табаков блестяще умел отыграть, сделать смешным и гротескным собственный штамп: посмотрите, как показательно он делает это на пару с Аллой Демидовой в недавнем «Вечном возвращении» Киры Муратовой. В конце концов, ведь мы и помним великих актеров по штампам (тоже великим), и это, наверное, правильно. И ничуть не стыдно плакать сегодня не только по ушедшему из жизни большому артисту и человеку, но и по нарисованному коту Матроскину и собственному детству.