Владимир Маканин умел видеть вечное сквозь бытовое
Его герои руководствуются расчетами, а подчиняются страстям
Владимир Маканин – классик. Без скидок, оговорок и уточнений. С соответствующим – огромным – масштабом литературного дарования.
Основной претендент из российских писателей на мировое признание, Владимир Маканин его и получил: были переводы на главные европейские языки, была страсбургская Европейская премия (2012) – хотя совершенно заслуженная Нобелевская ему так и не досталась. Недаром. В его прозе и в публичном поведении не было и примеси конъюнктурности, на которую и комитеты, и жюри реагируют неизменно и благодарно. Маканин рисовал свои полотна свободно и смело, только плечами пожимая в ответ на упреки в подцензурности его прозы в советские годы.
Слава пришла к нему в середине 1970-х – начале 1980-х гг. – сотрудники бесчисленных НИИ, инженерная интеллигенция читали его прозу и жадно, и удивленно: Маканин был обескураживающе точен, до безжалостности проницателен. Он окончил мехмат МГУ, и, похоже, именно математика научила его глубине анализа, как и стройности композиционных конструкций, – Маканин всегда оставался мастером построения текста, редкое для русскоязычной словесности свойство.
Надо жить
– В вашем писательском самоощущении что-то изменилось, когда наступила эпоха гласности? – Я любил отшучиваться: «Писал, мол, неплохо Пушкин при крепостном праве». Но в обход шуток были свои писательские поиски, свои проблемы, достаточно глубокие, чтобы их обсуждать как в подцензурное, так и в неустойчивое гласное время. Процитирую самого себя: «Задачу надо решать, а с проблемой надо жить» (из интервью Владимира Маканина Майе Кучерской для газеты «Ведомости. Пятница» 9 сентября 2011 г.).
Его главные сочинения того времени – «Ключарев и Алимушкин», «Отдушина», «Человек свиты», «Один и одна» – фиксировали типы и образы эпохи с тонкостью провидца: везунчик Ключарев, который больше всего боится, что удачу спугнут, и предает приятеля, который вскоре и гибнет; «мебельщик» Михайлов, вступивший в торг с блестящим математиком и соперником Стрепетовым, отдавший в обмен на помощь сыновьям женщину, которую полюбил. Но все эти такие узнаваемые типы, картины эпохи с ее дефицитом, черным рынком услуг, теснотой квартир и трудно победимой бедностью – все это слюдяное убожество советского быта опрокинуто в перспективу вечности, а потому истории отношений и жизней, рассказанные Маканиным, всегда универсальны. И только невнимательный читатель Маканина, не прочитавший один из лучших его, один из самых вольных и неожиданных его текстов – повесть «Где сходилось небо с холмами» (об исчезновении культуры пения в деревне), мог удивляться мощи его романа о войне «Асан». Но к началу 2000-х проза Маканина была несколько оттеснена, и для многих «Асан» действительно прозвучал как взрыв.
Еще бы – Маканин решился написать роман о совсем свежей, недавней чеченской войне, в центр повествования вывел майора со скандально литературной фамилией Жилин, продающего топливо всем, кто купит. Маканин спокойно и страшно описал действующие механизмы войны, в его версии существующие не в парадигме героизма, предательства, чужого и своего, а сводящиеся к системе расчетов и взаимозачетов. Да, один из самых любимых героев прозы Маканина – это человек, аккуратно взвешивающий, что приведет к выгоде, а вместе с тем жаждущий полноты жизни, в общем-то, любой ценой. Это соединение льда и пламени, равно жгучих, сочетание прохладной ясности анализа и вполне русской безудержной страсти, кажется, и есть формула его художественного мира.